Осенним утром Татьяна ехала на работу в рейсовом автобусе. Настроение было приподнятым. Вчера весь вечер она разговаривала по мобильнику с Рыбаковым. Связь была отвратительная, часто прерывалась, но длительно занимать городской телефон, по которому связь была лучше, ни Татьяне Владимировне, ни Евгению Александровичу было нельзя потому, что в любое время могли позвонить с работы. Кроме того, это было плохой приметой. Как только Татьяна, как маркиза из песни «Алло, алло прекрасная маркиза», увлекалась телефонной беседой по своему шикарному аппарату, подаренному когда-то Женькой, её немедленно вызывали в больницу или у Рыбакова что-то случалось на его предприятии.
- Женщины любят ушами, - так, кажется, говорят в народе, а уши Татьяны были все обласканы Женькиными комплиментами. И умница то она, и красавица! И скучает он, и никак не дождётся следующей встречи! Сплошной «сахарный сироп»! - Не чокнуться бы от счастья! - урезонивала себя Таня и тихо улыбалась. Свою счастливую улыбку она прятала от людей, уткнувшись в воротник пальто. Не хватало, чтобы эту улыбку заметил кто-нибудь из коллег! Так в психиатрическом отделении у Лёшки Хохлова улыбались его сумасшедшие пациенты. Нужно принять вид, подобающий начальнику отделения, размышляла женщина.
Болтать в автобусе было не с кем потому, что Наташа взяла отгул, и Татьяна стала прислушиваться к разговорам сотрудников. Медицинские сёстры работали по сменам и, придя домой, обычно звонили тем, кто выходил на работу завтра и «старшей». Докладывали о том, как прошёл рабочий день, какие препараты на исходе и запас их необходимо пополнить прямо с утра, как проявили себя на смене больные и санитары, какие были происшествия и т. д. Таким образом Татьяна Владимировна узнала от своих медсестёр, что вчера, когда стемнело, на территорию больницы был совершён переброс в районе лаборатории, здание которой расположено рядом с терапевтическим корпусом. Об этом в конце смены медицинским сёстрам сообщили санитары, которые были в курсе всех событий, происходящих в больнице. Переброс – это всегда серьёзно. Чаще всего со свободы бросали алкоголь, запечатанный в соответствующую тару, наркотики, мобильники. Всё, что запрещено в передачах и посылках, вплоть до оружия, могут бросить через забор. Правда, слава Богу, оружия в больницу пока не перекидывали. Обычно, о готовящихся перебросах опер часть узнавала заранее через своих многочисленных агентов. Нарушителей ловили как в зоне, так и за забором, но случались и «проколы». По словам медсестёр «посылку» обнаружить не удалось, её проворно подобрал адресат и исчез в сумерках. Теперь в задачу администрации входило разыскать тех, кому предназначалась «посылка», выяснить что именно бросали, и обнаружить это. Во всех отделениях сегодня ожидались повальные обыски, которые мешали обычной медицинской работе. Ситуация осложнялась ещё и тем, что в течение всей недели в больнице работала комиссия из управления, и это происшествие могло серьёзно отразиться на выводах, которые сделает комиссия обо всех службах медицинского учреждения ФСИН.
Комиссия о своих планах никому, даже начальнику колонии заранее не сообщала, но главный врач Надежда Харитоновна, распорядилась всем отделениям быть готовым к посещению высоких гостей в любой момент. Зайдя в отделение, Татьяна Владимировна сразу заметила, что «терапия» готова принять проверяющих. Стараниями санитаров и «старшака» в помещениях идеальный порядок и чистота. В её кабинете напротив письменного стола над кушеткой всегда висела большая икона Пресвятой Богородицы «Достойно есть», подаренная когда-то пациентом с прозвищем Святой. Сегодня этот образ был заменён на портрет поэта Маяковского. Дядя Коля Святой - полуграмотный колхозный воришка, был освобождён из мест лишения свободы в связи с тяжёлым заболеванием. Обманул всех, прикидываясь обездвиженным. Ошибку докторов несколько оправдывало отсутствие в больнице в то время невропатолога, а добиться консультации специалиста с «воли» не удалось потому, что и в городе неврологи были в большом дефиците. Медицинская сестра, которая сопровождала этого якобы обездвиженного больного до его места жительства, рассказала потом какие приключения пережила она за сутки пути. Ей же пришлось передать Святого родственникам. Сестра больного утверждала, что братец уже не первый раз оказывался на свободе как смертельно больной. Татьяна Владимировна переживала из-за своей ошибки, но утешала себя тем, что не только она опозорилась, не только она дура, но и других докторов, которые до этого освобождали больного по болезни, Святому удалось обмануть. Однако вскоре знатоки законов и инструкций из спецчасти больницы объяснили ей, что дядя Коля Святой ранее освобождался по амнистии. Из этого следовало, что всё-таки она, Татьяна Владимировна, дура каких поискать. Оставалось оправдывать свою совесть тем, что дядя Коля совсем старый и больной. Он прикидывался полностью обездвиженным, но на самом деле у него отсутствовали движения в левой руке и ноге, плюс высокие цифры артериального давления, серьёзные изменения на кардиограмме и т. д. Короче, дядя Коля был не жилец на этом свете, хотя и не было у него тетрапареза, который он изображал. Преступления же этого обманщика, за которые он отбывал срок, сводились к тому, что на конюшне, где дед работал, он сбывал алкашам за бутылку водки корм для лошадей. То есть на свободу обманным путём вышел ни убийца, ни коррупционер, а мелкий воришка. Это было, конечно слабым оправданием для Татьяны, но со временем угрызения совести утихли. Да и Женька всё время внушал, что Татьяна Владимировна очень умная, «сахарного сиропа» для неё он никогда не жалел.
- Как хочется в это верить, - думала она. – Женька не будет обманывать, - убаюкивала она свою совесть, обласканная комплиментами любимого.
Икона, которую собственноручно сделал дядя Коля ещё до болезни, была под стеклом. Изображение Богородицы - страница красочного православного календаря. Умелец украсил его «серебряной» фольгой и поместил в резной киот. Образ был освящён батюшкой при очередном посещении больницы. Икона Татьяне очень нравилась. Кроме прямого духовного воздействия на всех членов коллектива и на пациентов, которые бывали в кабинете, серебристая икона очень украшала и освещала помещение, окна которого выходили на северную сторону.
Сегодня на месте образа Богородицы висел портрет В. В. Маяковского. Матильда давным-давно распорядилась убрать икону из кабинета. Многим офицерам, да и самому начальнику колонии, тем более представителям управления, которые периодически появлялись в больнице, не нравились эти «предметы культа». Главный врач рекомендовала водрузить на место, иконы (если Татьяне так хочется) портрет какого-нибудь деятеля медицины - Авиценны, например, Пастера или кого-то ещё. Однако, несмотря ни на что, икона Богородицы постоянно занимала почётное место в кабинете начальника терапевтического отделения, но перед мероприятиями, в которых должны были принимать участие главный врач, начальник или представители управления ФСИН, икону прятали в потайном месте, а на стене появлялось волевое лицо рупора революции - Маяковского. На какое–то время икону поместили в храм, который построили в зоне, но там были красивые образа из Софрино, и самодельная икона выбивалась своим кустарным видом из общего великолепия. Богородица вернулась в терапевтическое отделение, вызвав искреннюю радость у сотрудников. Все приключения «фартовой» иконы, как выражался её автор дядя Коля Святой, возобновились. Сейчас на её месте висел портрет Маяковского.
- Привет, Володя! – поприветствовала Таня любимого поэта. - Давно не виделись, я рада встрече. Сразу вспоминаю твои «Тучкины штучки». Мне в детстве старшая сестра читала:
Плыли по небу тучки.
Тучек - четыре штучки:
от первой до третьей - люди,
Четвёртая была верблюдик.
- Когда у меня появились племянники, - продолжала Татьяна, надевая медицинский халат, я им тоже читала твои стихи:
К ним, любопытством объятая,
По дороге пристала пятая, -
продолжала она, но не успела продекламировать стихотворение до конца, как услышала отборный тюремный мат, рвавшийся через открытую форточку в её кабинет, наполненный в этот утренний час поэзией Владимира Владимировича.
- Что за козёл мне портит поэтическую атмосферу, - пробурчала Татьяна и подошла к окну. Нецензурно выражаться спец контингенту в больнице категорически запрещалось, это было записано в правилах внутреннего распорядка. Нарушителя могли отправить в штрафной изолятор, что, влияло на условно досрочное освобождение или принести ему другие неприятности. – Сейчас я тебе устрою «доброе утро», - подумала Татьяна, выглядывая в форточку, чтобы опознать сквернослова. «Козлом» оказался врач анестезиолог–реаниматолог. Он стоял на холоде перед калиткой в локальный участок терапевтического отделения в одном халате, задрав голову к вышке, на которой сидел осуждённый, который должен был открывать двери по звонку. Дежурный, видимо, задремал и не реагировал на звонки и вопли, которые издавал Владимир Александрович, для коллег просто – Вова. Доктор невысокого роста, с грубыми чертами лица, с длинными и жёлтыми от папирос зубами, хриплым, прокуренным голосом, но всегда аккуратно и с иголочки одетый. Вова прекрасный специалист, очень начитан, любит серьёзные исторические книги и всегда в курсе литературных новинок. При профессиональных спорах и просто в беседах, он часто вгонял в ступор оппонентов знанием своего предмета и эрудицией. Особенно трепетали перед ним Надежда Харитоновна и начальник. Владимир Александрович презирал дураков и подхалимов, поэтому врагов в коллективе у него было много. Он - «кость в горле» администрации больницы потому, что по многим вопросам был в аппозиции начальнику и главврачу. По слухам, у Вовы имелся словарь неприличных выражений, к которому частенько прибегали офицеры оперчасти и режимной службы. Одним словом, жаргоном и матерной бранью Вова владел тоже в совершенстве.
Наконец, калитка в терапевтический дворик открылась, и замёрзший анестезиолог ворвался в «терапию». Татьяна услышала в коридоре его поспешные шаги. В кабинете он грохнулся на стул возле Татьяниного стола, на котором обычно размещались пациенты. Доктор дежурил сутки по больнице и забежал к Татьяне с лентой ЭКГ, которую он снял ночью одному из больных. Нужно было обсудить с Татьяной кое какие детали. Татьяна понимала, что доктор не хуже, чем она разобрался в ЭКГ, а забежал к ней просто поболтать перед планёркой. Вова выделял Татьяну Владимировну среди всех докторов, считал её самой умной, образованной и профессионально подготовленной среди коллег. Он всегда прислушивался к её мнению и уважал его, даже если был с ним не согласен.
- Владимир Александрович, ну что же вы так материтесь, - укоризненно сказала Таня. – Я собиралась вас в ШИЗО отправить.
- Прошу пардону, мадам, - стуча зубами ответил Вова. Анестезиолог был гораздо старше Татьяны Владимировны, ему уже исполнилось пятьдесят пять лет. Всю жизнь Вова проработал доктором в местах лишения свободы, и относился к «жуликам» плохо. Он не афишировал этого, но всегда предупреждал молодых сотрудников, что от осуждённых можно ждать всего, что угодно, любой подлости. Это доктор объяснял тем, что жизнь в лагере очень тяжёлая. Чтобы выжить, каждому приходилось выкручиваться, и все методы для этого были хороши. Когда в больнице появилась Татьяна Владимировна со своими идеальными взглядами на жизнь и добротой, Владимир Александрович дал молодому доктору школьное определение «луч света в тёмном царстве».
Сейчас доктор бежал из пищеблока, где он снимал пробу, что входило в обязанности дежурного врача. Владимир Александрович выглядел очень усталым, и Татьяна спросила, как прошло дежурство. Вова рассказал, что «жулики» решили «подставить» руководство больницы, узнав, что прибыла комиссия из столицы республики. Это было ещё одним доказательством подлости спецконтингента, которому в больнице жилось совсем неплохо. Они написали несколько жалоб на имя начальника о плохом качестве пищи. Начальник, занятый с комиссией, поручил дежурному врачу предварительно разобраться с этим вопросом.
- Представляешь, - азартно повествовал Вова, - жалуются на то, что часто дают перловку. Ко мне на беседу пожаловал сам смотрящий по больнице из туботделения. Сопляк, лет тридцати от роду, а уже вор в законе – Мамука. Я его спросил, где купил «корону», так он от злости русские слова забыл, по-грузински заговорил, наверное, матерился.
- Владимир Александрович, - ужаснулась Татьяна, - зачем вы так? Воры опасные люди.
- Знаешь, Танюха, я за свою жизнь повидал настоящих воров. Некоторые из них даже вызывают уважение. А этот – сопля. Им гляди-ка, перловка не нравится. Я, когда в армии служил, там шрапнель (так мы перловку называли) через день готовили, и ничего, выжили. Между прочим, в древнем Риме мясо было очень дорогим и гладиаторов кормили исключительно перловой кашей. Представляешь, сколько энергии им было нужно, ведь они бились с противником насмерть. А наши дармоеды питанием недовольны, гляди-ка. При социализме все осуждённые обязаны были работать, а теперь – по желанию. Развели демократию, - разошёлся Вова. – Демократия по мнению Бернарда Шоу - это когда ты любуешься воздушным шариком, задрав голову в небо, а в это время кто-то шарит у тебя в карманах. Я с этим согласен. Никакая демократия в нашей стране, тем более в зонах недопустима. Сталин нам нужен, Иосиф Виссарионович!
От нахлынувших эмоций доктор вскочил со стула и нервно зашагал по кабинету. Татьяна вспомнила, как однажды обсуждали с коллегами очередную статью о Сталине. Вова орал громче всех, защищая оболганного вождя, а своих оппонентов, которых было немало среди докторов, «затыкал» неоспоримыми фактами из истории страны, которую он знал досконально. На следующий день после дискуссии Владимир Александрович на рабочем столе своего кабинета демонстративно поставил знаменитый портрет Сталина с трубкой.
- А ты что тёзку моего вывесила? - вдруг спросил Вова, остановившись возле портрета Владимира Маяковского. - Любишь его что ли? А я не понимаю, как можно его стихи, кроме детских, декламировать, да и просто читать.
Он взял с полки книжку стихов Маяковского с названием «Люблю» и, открыв на первой попавшейся странице начал вслух с большим трудом читать:
А если сегодня мне, грубому гунну,
кривляться перед вами не захочется – и вот,
я захохочу и радостно плюну,
плюну в лицо вам
я бесценных слов транжир и мот.
- Это поэзия? - удивлённо спросил Владимир Александрович, как-то растерянно глядя на Татьяну.– Язык в трубочку заворачивается от такой рифмы.
- Это стихотворение «Нате», не самое известное и не самое простое для понимания, - вступилась за своего кумира Татьяна. – Красавец, бунтарь…
- А жил третьим номером с Бриками, тьфу, - возмущённо прервал её доктор. - Всё-таки здесь, в кабинете, уместней был бы портрет медицинской знаменитости, - наконец отцепился от поэта Вова.
- Я хотела раздобыть образ Габриэля Фаллопия, - заулыбалась Татьяна, - но без результата, нигде не нашла его портрета.
- Это ещё кто такой? – удивился Владимир Александрович.
- Коллега! – пафосно обратилась Татьяна к Вове. – Стыдно не знать средневекового итальянского анатома, который впервые обнаружил в теле женщины трубки (яйцеводы), которые впоследствии назовут фаллопиевы трубы. – засмеялась Татьяна. - У нас на втором курсе, после того как сдали экзамен по анатомии, в КВН было выступление музыкального коллектива под названием «Фаллопиевы трубы». Там были две трубы и гитара. Очень смешно выступали, - смеясь закончила свой рассказ Таня. Вова тоже засмеялся, обнажая кривые, жёлтые зубы.
- Люблю я тебя, Танюха за ум, за юмор. Интересный ты человек! – одобрительно взглянув на женщину хохотнул Вова. Вдруг он стал серьёзным и спросил, как бы между прочим: - Говорят, ты с бывшим жуликом встречаешься? Не боишься?
- Владимир Александрович, вы сами сказали «с бывшим», - вынуждена была реагировать Татьяна на неприятные для неё слова. – Даже майор Симонов считает, что Рыбаков был в зоне случайным пассажиром. У него много достоинств, из которых на первое место я ставлю ум, образованность. Он из хорошей семьи. И вообще, что это я перед вами оправдываюсь? Я люблю его, даже больше, чем Маяковского, - засмеялась она.
- Эх, изменщица, -грустно вздохнул портрет.
- Кроме Фаллопия, могу предложить ещё одну, малоизвестную, но яркую кандидатуру, - ушёл Вова от неприятной для женщины темы, которую сам невольно ей навязал.
- И кто же этот кандидат? – стараясь успокоиться спросила Татьяна.
- Знаменитый Христиан Лодер – московский врач, времён отечественной войны 1812 года. Он лечил пациентов минеральной водой, которую доставляли в его клинику из Европы. Доктор считал, что ходьба чрезвычайно полезна для здоровья поэтому, выпив воды, его пациенты, богатые люди отправлялись в длительные пешие прогулки по паркам города. Москвичи воспринимали эту публику как праздно шатающихся бездельников и впоследствии их стали называть лодырями.
- Интересно, - буркнула Татьяна, - буду знать.
В кабинет Татьяны стали собираться сотрудники «терапии» на планёрку, и Владимир Александрович откланялся. Татьяна же, сократив утреннее заседание, помчалась в туберкулёзное отделение к больному, которому ночью снимали ЭКГ. На планёрку к главному врачу Татьяна Владимировна, конечно, опоздала. Она ворвалась в кабинет, где начальник уже распекал офицеров, дежуривших в больнице ночью и допустивших «переброс». Валерий Игнатьевич метнул на Татьяну испепеляющий взгляд, от которого ей стало жарко.
- Никакой дисциплины! – гаркнул он, и все вздрогнули. Таким раздражённым начальника давно не видели. Валерий Игнатьевич снисходительно относился к медицинскому персоналу вверенной ему больницы. При каких-либо происшествиях палку старался не перегибать, но совершенно искренне был убеждён в том, что главное в больнице не лечение больных, а продолжение исполнения наказания. По этому вопросу был в оппозиции к начальнику и Владимир Александрович и большинство медицинских работников.
После планёрки в штабе посплетничали с докторами о текущей ситуации, о том, чем грозит этот «переброс» лечебным отделениям. Все сделали вывод, что комиссия, работающая в больнице, знает о происшествии и готова к карательным мерам для виновных, которые, конечно, были уже назначены. Будут бесконечные обыски, на которых и полы вскрывают, и штукатурку в подозрительных местах ковыряют, и цветочные клумбы в прогулочных двориках перекапывают. Такие шмоны сестра хозяйка терапевтического отделения сравнивала со стихийным бедствием вроде лесных пожаров, которые случались в её родной таёжной деревне. После этого мероприятия приходилось даже кое-где делать ремонт.
- Что же командир ихний Вовка не приходит сразу с извёсткой, с краской, - ворчала Дося. – Знай только своей дубиной размахивает, народ пугает. А кто его боится-то? – вопрошала она.
Однако, Дося несколько лукавила в том, что «ихнего командира» никто не боится. Когда ОМОН врывался на территорию сначала прогулочного дворика, а потом в отделение, всем делалось не по себе, если не сказать жутко. Одетые в шлемы, в бронежилеты, в наколенниках и налокотниках, со скрытыми под масками лицами, омоновцы были похожи на инопланетян. В руках у каждого бойца были щит и дубинка. Всех, за исключением лежачих больных, выгоняли в коридор, и в пустых палатах проводили тщательный обыск. С «жуликами» не церемонились, при малейшем неповиновении нарушитель получал профессиональный удар дубинкой по определённым местам, на которых не оставалось следов. Мероприятие было шумным, эмоциональным и за это получило в народе красочное название «маски шоу».
Приближаясь к своему корпусу, Татьяна увидела в прогулочном дворе омоновцев, которые оцепили здание по периметру, не позволяя ни выйти из него, ни войти. Татьяна распахнула пальто, чтобы был виден медицинский халат, но её всё равно остановили, и только после того, как проверили металлоискателем, пропустили внутрь. В коридоре первого этажа все больные стояли вдоль стены лицом к ней и с поднятыми руками. Вдоль этой шеренги намеренно тяжёлыми шагами передвигался командир омоновцев, капитан Владимир Крючков. В палатах проводился тщательный обыск силами оперативников и режимной части. На втором этаже отделения, наверняка, картина была идентичной. В кабинете старшей медсестры майор Симонов беседовал с больными, которых он вызывал по одному. Никаких лечебных мероприятий не проводилось. Медицинские сёстры расположились в бытовке и ждали момента, когда им разрешат приступить к работе. Всё серьёзно. Атмосфера была зловещей.
Увидев Татьяну, капитан гулко шлёпнул дубинкой по своей руке, замурованной в огромную перчатку, и крикнул преувеличенно грозным голосом:
- Татьяна Владимировна! Кто из этих граждан вас обижает? Вы скажите, мы разберёмся, накажем!
Татьяна, пользуясь тем, что её никто кроме капитана не видит, покрутила пальцем у своего виска и, открывая ключом дверь кабинета, заметила, как дрожат её руки. Она открыла дверь и почувствовала, как следом за ней, чуть не сбив её с ног ввалился капитан.
- Ты совсем дурак? – поинтересовалась Татьяна, снимая пальто. – Ты понимаешь, что меня подставляешь? Что больные про меня подумают? Они ведь не знают, что мы с тобой в одной малосемейке живём, соседи, и что ты шутишь?
- Да брось, все поняли, что это шутка, - уверенно сказал капитан. – А это кто тут нас подслушивает? – показал он на портрет, висящей на стене.
- Габриэль Фаллопий, - сказала Татьяна, переобуваясь.
- Ты меня за идиота держишь? – обиженно спросил капитан. – Думаешь, если в погонах, значит дебил? Это же «товарищ маузер» - показал он на портрет.
- Если знаешь, что тогда спрашиваешь? - сердито ответила Таня. - Что за день такой. Одни Вовы кругом!
- Да уж, денёк, - вздохнул портрет.
- Почему вы к терапии прицепились, мы что, мёдом намазаны? Почему к нам все лезут? – допытывалась Татьяна у Володи, который, спустив маску с лица, расположился на кушетке прямо под портретом.
- Есть информация, что именно в ваш корпус посылка с наркотой прилетела, - начал рассказывать капитан, но не успел он закончить, как в коридоре раздались поспешные шаги, и в кабинет ворвалась медсестра.
- Татьяна Владимировна, - закричала она, - больному плохо!
Татьяна и капитан бросились вслед за сестрой. Они забежали в палату, где находились больные, которым был предписан постельный режим. Этих больных тревожили в последнюю очередь. Их осторожно перекладывали на свободную кровать, а матрас подушку, тумбочку проверяли так же тщательно, как и у всех остальных. Сестра указала на молодого парня. Это осуждённый Попов, который лечился по поводу тяжёлой пневмонии, но его жизни до этого момента ничто не угрожало. Сейчас он был без сознания, артериальное давление было на критически низком уровне, тоны сердца едва прослушивались. Татьяна отдала распоряжение сделать несколько инъекций, поставить капельницу и вызвать из хирургического отделения реанимационную бригаду. Что могло произойти с этим молодым, не имеющим никаких хронических заболеваний пациентом, прогноз которого в отношении заболевания, тем более жизни, был совершенно оптимистичным – полное выздоровление. Татьяна недоумевала. Все назначения были выполнены, а через несколько минут над больным уже колдовал Владимир Александрович со своими помощницами. Быстро осмотрев больного, он сделал предположение, что это состояние вызвано передозировкой наркотиков и распорядился пациента на носилках вместе с капельницей отправить в реанимационную палату хирургического отделения.
- Ты не справишься, всё очень плохо, - шепнул Татьяне Вова.
Как такое могло произойти, размышляла Татьяна. Парень не значился как наркоман. Он впервые оказался в колонии общего режима за хулиганство. Несколько дней назад заболел и был немедленно направлен в больницу, где у него выявили пневмонию. Наблюдая за этим пациентом за время, которое он провёл в их отделении, Татьяна Владимировна поняла, что парня увлекала тюремная романтика и он всеми фибрами души стремился к «блатным», которые его, конечно, игнорировали. Раздобыть «дозу» в зоне удавалось лишь привилегированным зэкам, а этот Попов в лагерной иерархии был никем и как у него получился «передоз» (если Владимир Александрович прав), это было загадкой.
Что же случилось, тревожно думала Татьяна. Она не находила себе места и позвонила в хирургию. Начальник хирургического отделения Герман Афанасьевич сообщил, что Вова занят с больным и, когда выходил покурить, сообщил, что скорее всего эта история для Попова закончится летальным исходом.
- Что делать то? – в отчаянии спросила Таня.
- В беде не унывай, на Бога уповай, - машинально ответил хирург и положил трубку.
Словно ужаленная, Татьяна вскочила со своего крутящегося стула, закрыла входную дверь на ключ и бросилась в закуток, отгороженный от кабинета, где Татьяна переодевалась в рабочую одежду. Здесь же был маленький столик, на котором прикрытая вышитым полотенцем хоронилась от недоброжелателей икона Богородицы. Татьяна вытащила её из убежища и поставила на кушетку. Никаких молитв Татьяна не знала, поэтому сняла с полки молитвенник, стоящий на всякий случай на полке вместе с медицинской литературой и любимыми книгами. Она открыла по оглавлению страницу с молитвой к Пресвятой Богородице, упала на колени и стала с трудом читать непонятные слова. Закончив читать одну молитву, она переходила к другой. Сколько времени она молилась, Татьяна не знала. Очнулась, когда в дверь постучали. Татьяна открыла кабинет. Зашёл капитан Крючков, сообщил, что мероприятие закончилось, и можно переходить к обычной работе. Владимир сообщил также, что следов посылки «в терапии» не обнаружили, значит шмоны будут проводиться в других отделениях. Капитан помог Татьяне убрать икону в тайник, и она стала вызывать своих пациентов для осмотра.
Татьяну подмывало позвонить в хирургию и узнать о состоянии Попова, но трусила, боялась услышать трагическое известие. Наконец, отважилась, позвонила на пост медсёстрам хирургии, которые сообщили, что Владимир Александрович уже ушёл домой, передав больного под наблюдение дежурному врачу, который сейчас занят, а больной Попов жив. Стало легче, и Татьяна поехала домой. Сразу позвонила Наташе. Вместе стали думать, было ли это состояние вызвано отравлением наркотиками, или была другая причина. Сомнения мог развеять анализ на содержание наркотических средств в организме больного, но он ещё не был готов. Своё состояние Татьяна оценивала как паническое. Женька не отвечал на звонки, Владимир Александрович, который мог бы успокоить Татьяну отдыхал, и жена не стала звать его к телефону. Пытаясь отвлечься от тревожных мыслей, Таня включила телевизор, где шла оперетта «Летучая мышь». Знаменитую арию графа Орлова прервал звонок в дверь. На пороге возник капитан Владимир Крючков.
- Я только что из больницы, - начал он, переступив порог. - Зашёл специально, знаю, что с ума сходишь из-за этого урода. А он натуральный урод, - продолжал Владимир, вопросительно глядя на хозяйку. – Пустишь?
- Конечно, проходи, - засуетилась Татьяна, предложив офицеру снять куртку и пройти на кухню.
- Чай, кофе? Виски, бренди, - натужено шутила она.
- Лучше водки и огурец, - тоже отшутился капитан. - Так вот, майор Симонов провёл расследование. Посылка с наркотой предназначалась для ваших блатных. Когда узнали, что будет шмон, предложили этому дурачку Попову проглотить контейнер с дозами. Он, Попов лежачий, его может вообще шмонать не будут, так они думали. Дурачок с готовностью согласился. Как же, не всякому доверят! Уважуха! Ну, вот, а при глотании контейнер повредился или он до этого был с дефектом, непонятно. Когда Владимир Александрович начал больного интубировать, увидел во рту нитку, и всё понял. Через эндоскоп извлекли ценный груз, промыли желудок. До сих пор всё ещё лечат горемыку. Санитары и некоторые больные подсказали кому прилетела посылка. Завтра будут разбираться во всём досконально. Ну, всё, я в садик за ребятами побежал.
- Вовка, спасибо тебе, что зашёл, рассказал, а то я места себе не находила, - растрогано говорила Татьяна. – Это, твоим ребятишкам, - протянула она горсть разноцветных конфет, которые достала из фруктовой вазы, стоявшей на холодильнике.
* * *
Наконец созвонились с Женькой и обсудили происшествие.
- Я не понимаю, почему ты икону всё время прячешь от начальства. Они ничего в этом не понимают, а ты идёшь на поводу. Вот Владимир Александрович уважает Сталина и поставил его портрет на рабочем столе несмотря на то, что большинство сотрудников считает его злодеем. А ты суетишься, каждый раз думаешь, как к этому отнесётся начальство. Это неуважение к Царице Небесной. – отчитывал Рыбаков Татьяну.
- Наверное, ты прав, - согласилась Татьяна. - А куда же я Володю дену?
- Ты про какого Володю сейчас говоришь, - засмеялся Женька. – У тебя сегодня трое, просто Вова в кубе!
- Действительно урожай. Вова – анестезиолог, Вова – омоновец и Владимир Маяковский. – Ты прав, нехорошо икону, туда-сюда таскать. Богородица должна быть на почётном месте, то есть в красном углу, - задумчиво рассуждала Татьяна. - Если бы не она, неизвестно, что было бы с Поповым... Маяковского тоже обижать не буду. Пусть портрет так и висит над кушеткой.