Внезапная и ужасная смерть Алексея, потрясла весь коллектив. Он был самым молодым доктором в больнице и поэтому прозвище среди спецконтингента, «погоняло», имел соответствующее – Молодой. Лёшка был добрым, весёлым. Высоченный и кудрявый, он сводил с ума молоденьких медсестёр, однако у него был серьёзный «недостаток», который препятствовал любовным романам – он был женат и имел дочь. Вся «хирургия», несмотря на отдельные пороки своего молодого сотрудника, любила его. Алексей вместе с таким же высоким, но холостым хирургом Олегом по прозвищу Длинный, бывало, загуливал по ресторанам, после чего не ночевал дома. Добирался до общаги, где жил Олег и спал у него на полу.
- Кто в молодости не спал в общаге на полу, и не напивался так, что не мог добраться до дома, - рассуждали умудрённые жизнью хирурги, - пусть первый бросит в него камень.
Заведующий хирургическим отделением Герман Афанасьевич, который после института некоторое время работал ЛОР-врачом, передавал ему свой опыт и по-отечески наставлял молодого коллегу в его взаимоотношениях с пациентами. У режимной и оперативных служб тоже не было претензий к Молодому, а Надежда Харитоновна она же Матильда, просто обожала Алексея.
Как рассказали начальнику больницы гаишники, которые выезжали на место ДТП, на крутом и скользком повороте в Лёшкину машину врезался кран, ехавший навстречу, и своей огромной стрелой протаранил её. Доктор умер сразу, не мучился.
Хоронили коллегу в тридцати пятиградусный мороз. Это были самые короткие зимние дни и в два часа дня на кладбище опустилась жуткая северная ночь. Оцепеневшие от горя и мороза сотрудники стояли у могилы истуканами. Главный врач - Надежда Харитоновна, замотанная поверх шубы и меховой шапки в пуховый платок, вместо торжественной и скорбной речи, только и смогла выдавить окоченевшими губами: «прощай Алёшенька».
В кафе, куда собрались на поминки, было жарко. От тепла и выпитого алкоголя всех развезло. Отогревшаяся Матильда всё-таки произнесла заготовленную речь, в которой отразила весь профессиональный путь покойника и его великолепные душевные качества как товарища, готового всегда прийти на выручку. Татьяна и Наталья Николаевна всё время плакали и отказались выступать. Пьяный Герман Афанасьевич, не стесняясь своих слёз, сказал, что Алексей был хорошим специалистом, настоящим другом, и «хирургия» никогда его не забудет. Через несколько дней после похорон в ординаторской хирургического отделения на стене появился портрет Алексея. С тех пор в его день рождения и в день смерти перед фотографией, как и полагается, ставили рюмку с водкой, накрытую куском хлеба.
К Наталье Николаевне и Татьяне Владимировне Алексей относился особенно тепло. Он считал терапевтов самыми умными и интересными женщинами в больнице и часто приходил к ним в терапевтическое отделение просто поболтать. В терапии ЛОР врача тоже выделяли среди хирургов, с которыми нередко возникали профессиональные разногласия. Даже Любовь Андреевна (Дося) по-матерински относилась к Алексею и прощала ему то, что не прощала другим. Когда после очередных загулов Длинного и Молодого по больнице начинали распространяться нелицеприятные слухи о их похождениях, Дося осуждала Олега Длинного, а в адрес любимого Лексея вздохнув, говорила: «Не нагулялся ещё». Лёшка, иногда, просил у сердобольной Любови Андреевны деньги взаймы и никогда не получал отказа. Дося, как жена алкаша понимала, что ситуации безденежья случаются в жизни некоторых мужчин потому, что жены ограничивают их в средствах. Сама Дося тоже отбирала зарплату у своего Ирода, чтобы ему не на что было безобразничать. Татьяна Владимировна не одобряла такую мягкость в отношении Алексея со стороны сестры хозяйки, которая поступала по принципу: «свой пьяница – грех, а чужой – смех», на что Любовь Андреевна очень обижалась. Однако, пьяницей Лёшка не был.
Во время чаепитий в терапии, в которых Алексей принимал участие, часто возникали философские беседы. Одной из постоянных тем была тема религии. Алексей не был крещён, и Наталья Николаевна, как человек искренне верующий, бранила коллегу за то, что он так невнимателен к своей душе. Алексей был согласен, что креститься нужно, но воспринимал это просто как традицию русских людей, а он русский.
Своё упорство в духовных вопросах Молодой объяснял так же, как и большинство молодых некрещёных жителей молодого города. Настоящая церковь с куполами и колокольней будет построена здесь на Севере через много лет, а пока под церковь освятили один из домов культуры. Внутри здания всё было обустроено как в настоящей церкви, а снаружи – обычное помпезное здание с колоннами в стиле сталинского ампира.
- В этот дом культуры, - рассказывал Алексей, – мои родители в молодости на танцы и концерты бегали. Там им лекции разные читали, кстати, и по атеизму тоже. На танцах батя с приятелями водку пил, прячась за колоннами от дружинников, а теперь это типа церковь, - богохульствовал он.
Наталья Николаевна сердилась, поясняла, что в древности многие церкви ставили на месте разрушенных языческих капищ и никто не гнушался ими. Алексей упорно стоял на своём и, чтобы прекратить дебаты обещал, что обязательно покрестится во время отпуска, когда будет где-нибудь в средней полосе, где полно святых мест и настоящих храмов. Однако время шло, а намерение креститься по-прежнему оставалось только намерением.
Однажды во время очередной дискуссии на эту тему Наталья рассказала о том, что она услышала в церкви старинного русского города, куда ездила навестить родителей. Это было давным-давно, но Наташа запомнила это на всю жизнь. Она ставила свечи в храме и невольно стала прислушиваться к разговору, который происходил между старым священником, опирающимся на палочку и молодым человеком, стоящим навытяжку перед стариком. Из разговора Наталья Николаевна поняла, что парень получил повестку и вскоре должен был отправиться в армию. В то время шла Афганская война и Наташа обратила внимание, что на самом видном месте в храме появилась икона Святого Мученика Иоанна Воина, которую перенесли из другого придела. Этому святому молятся о военных и всех, идущих на битву за Отчизну. Ещё Наталья заметила, что подсвечник иконы всегда был заполнен горящими свечами. В те времена в армии служили два года, а на фронт брали срочников после курсов молодого бойца, то есть через полгода службы. Из разговора женщина поняла, что парень был некрещёным, а его мать, просила сына перед армией креститься. Наташа продолжала прислушиваться к разговору. Старый батюшка без обиняков сказал парню, что покреститься необходимо прежде всего ради матери.
- Вот представь, что тебя ранят тяжело, или в плен попадёшь, или, не приведи Господь, погибнешь. Где мамке твоей утешение искать? Вы в армию, а матери в церковь! Молиться, свечи ставить, помощи просить у Богородицы и всех святых за вас неразумных. А если ты - нехристь, куда твоим близким податься? – спрашивал священник парня. – Ты говоришь, что не больно веришь во всё это… А я тебе так скажу, там в окопах, да под пулями атеистов нет. Там, - батюшка почему-то показал на входную дверь, - все молятся. И генералы, и солдаты, и коммунисты. Наш командир, когда нас в атаку поднимал, кричал: «за Родину, за Сталина», а потом тайком перекрестится и тихонько скажет: «Ну, славяне, с Богом!» Ты мне верь, я до ранения в самом аду был, в Сталинграде. – Он ткнул парня кулаком в грудь и сказал, - Мать свою пожалей, крестись непременно.
Выслушав рассказ Натальи Николаевны, Лёшка сказал, что войны, слава Богу, нет, а помирать ему ещё рано, молодой, до смерти далеко, успею.
- Дак смерть не за горами, а за плечами, - брякнула Любовь Андреевна.
Когда Алексей погиб, Дося рыдала и говорила, что это она накликала беду.
* * *
После похорон Алексея больница была погружена в какой-то сумрак. Все были молчаливые, хмурые. Притихли даже «жулики», так сотрудники называли спецконтингент. Придя домой, Татьяна не находила себе места. От тяжёлых мыслей не отвлекали ни книги, ни телевизор. Несколько раз коллеги собирались у неё на квартире помянуть погибшего Алексея.
Татьяна не могла дозвониться до Рыбакова, видимо он сутками был на работе. Она понимала, что, вернувшись из отпуска, Женька обнаружил множество неприятных сюрпризов на своём предприятии, учитывая какой контингент трудился на его лесопилке. Постоянные пьянки, мордобой, порча оборудования не по злому умыслу, а из-за расхлябанности. Всё это Татьяна осознавала, но ей хотелось поплакаться Женьке в жилетку, хотелось, чтобы он её пожалел. В четверг, вернувшись с работы, она нашла в почтовом ящике записку от Рыбакова, которую скорее всего доставил Сергей, часто приезжавший в город по производственным делам на своей «буханке». В записке говорилось о том, что Женька, (как и предполагала Татьяна) очень занят на работе, а дозвониться до неё не может. Рыбаков писал, что намерен приехать в субботу, если, конечно, что–нибудь не стрясётся. Получается, что Татьяна звонит Женьке, когда он на работе, а он ей названивает, когда её нет дома. Как говорит Марковна: «Манька дома - Ваньки нет, Ванька дома - Маньки нет». Ещё Рыбаков сообщал о том, что знает о смерти Алексея и тоже в шоке от этого, ведь он виделся с Молодым буквально накануне его гибели. Он несколько раз звонил Наталье Николаевне, но ни её, ни Бориса дома тоже не заставал, и однажды ему ответил их младший сын. Он и поведал, что мама или на работе, или всё время плачет потому, что разбился насмерть на своей машине дядя Лёша – ушной врач.
Прочитав записку, Татьяна пошла на свой этаж и наткнулась на Надежду Дмитриевну, которая возвращалась от одинокой, вечно хворающей приятельницы Клавдии, живущей здесь же в общаге.
- Ты что такая несчастная? Случилось что-то? – спросила баба Надя, тревожно глядя на Татьяну, которая вдруг неожиданно для себя разрыдалась. - Ну ка, пойдём ко мне, - скомандовала бабушка.
В квартире Надежды Дмитриевны, как всегда, пахло ладаном и воском, тихим пламенем горела лампадка перед иконами.
- Ой горе-то какое, - запричитала бабушка Надя, узнав о смерти Алексея. – Помнишь, я оглохла на одно ухо? Ты тогда мне этого доктора домой привела, - сквозь слёзы вспоминала бабушка. – Такой весёлый. Сказал, что ничего опасного, просто серная пробка. Накапал мне в ухо капель каких-то, в ухе зашумело, забулькало. Я сижу боюсь, не знаю, что дальше будет. А он, Алексей-то видит, что бабка Богу душу от страха может отдать, начал мне всякие истории смешные про себя рассказывать, о том, как он со своей будущей женой познакомился.
Эта история любви Алексея была известна всем в больнице. С Ларисой они учились в медицинском институте на одном курсе, но на разных факультетах. Лариса закончила стоматологический, была уже интерном и работала самостоятельно в городской поликлинике на хирургическом приёме. К ней и был направлен на удаление зуба мудрости красавец Алексей. Черноглазая и живая Лариса ему сразу приглянулась и он, не откладывая свои намерения в долгий ящик, тут же принялся «охмурять» девушку. Он острил, сыпал комплименты, смотрел на доктора своим фирменным туманным взглядом, буквально лез из кожи, лишь бы врезаться в память доктору. Ларисе тоже понравился весёлый и симпатичный пациент, тем более коллега. Трепаться Лёха прекратил, когда начала действовать анестезия и онемел язык. Стоматолог приступила к операции, которая оказалась совсем не безболезненной, как она обещала. Такого тяжёлого удаления у Ларисы ещё не было. Сама измучилась и больному досталось. Наконец всё закончилось. Лариса бросила на лоток удалённый зуб, который ехидно звякнул, ударившись о металл. Доктор с ужасом уставилась на него и вдруг горько как девчонка заплакала. Она сорвала с себя марлевую маску, стала вытирать ею слёзы и сморкаться в неё. Лёха подозрительно приглядывался к удалённому зубу. Среди студентов часто рассказывали анекдоты про то, как нерадивые начинающие стоматологи удаляют не те зубы, которые подлежат удалению, а здоровые, но в это не верилось. Сейчас Лёшка вдруг понял, что это как раз и случилось с ним. Лариса удалила ему здоровый зуб и теперь рыдает от собственного раздолбайства. Выразить своё возмущение пациент не мог, болела вся челюсть и не ворочался язык.
- А виноват этот дурак, он отвлекал меня от работы всякой ерундой, - сквозь слёзы думала девушка.
Когда анестезия несколько ослабела, и он смог говорить, Алексею вдруг стало жалко эту бестолковую девицу. Он бросился утешать Ларису, которая горько плакала и каялась перед пациентом. Лёшка поклялся, что никому не скажет о её ошибке, а придёт ещё раз, и она удалит ему зуб мудрости. Так начался роман, который вскоре привёл их в ЗАГС. Лёшка много раз рассказывал эту историю и, как всегда, заканчивал её словами Шекспира:
«Она меня за муки полюбила, а я её за состраданье к ним».
Работая в больнице для осуждённых, Алексей хорошо понимал значение лагерного зарока «зуб даю».
* * *
- Так некрещёным и погиб? - уточнила Надежда Дмитриевна. – Вот это горе! При крещении Господь каждому человеку даёт Ангела-Хранителя. Глядишь и защитил бы Алексея, или предупредил об опасности. Помню я ещё совсем маленькая была, бабушка меня учила молиться своему Ангелу. Ты, говорит, когда страшно, повторяй: «Ангел мой иди со мной, ты впереди, я за тобой». Бабушка совсем старенькая была, всё время молилась и последний год жизни готовилась к смерти. Она нам ребятишкам однажды страшную загадку загадала про смерть, до сих пор её помню. «На горе горынской стоит дуб сарацинский: никто его не обойдёт, не объедет, ни царь, ни царица, ни красная девица». У нас мороз по коже от такой загадки. Стали понимать тогда, что смерть неизбежна, а когда придёт она никто не знает, и молодые, как в загадке говорится (красные девицы), тоже умирают.
- Бедный Алёшенька, - плакала Надежда Дмитриевна. - За некрещёных в церкви записки нельзя подавать, ведь он не раб Божий, а свечки ставить можно и дома молиться за них можно, вот так и будем делать, - закончила она.
* * *
Татьяна ждала субботы и встречу с Женькой как избавления от тоски. Было субботнее утро. Рыбаков приезжал обычно только к обеду, но Таня часто смотрела в окно, надеясь увидеть его машину, прислушивалась к звукам и голосам за дверью. Наконец в дверь позвонили, и Татьяна радостно побежала открывать её. На пороге стоял небритый мужик в шапке-ушанке, чёрном тулупе и огромных валенках.
- Новикова Т. В.? – строго спросил он простуженным голосом. Получив утвердительный ответ, мужик скомандовал «Заноси» и в квартиру зашли ещё два таких же персонажа в тулупах, валенках и ушанках. Они тащили упакованные в картон какие-то панели и доски. Татьяна, ничего не понимая с изумлением смотрела на это нашествие.
- Куда ставить? - спросил простуженный, который, вероятно, был бригадиром в этой компании. Озадаченная Татьяна машинально показала место, на котором она когда-нибудь поставит вожделенное пианино. Она твердила мужикам, что наверняка здесь какая-то ошибка, что она ничего не заказывала, но её никто не слушал. На кухонный стол бригадир положил бумаги, в которых было напечатано жирным шрифтом «Шкаф–купе». Когда все детали купе были поставлены на указанное место, все три члена бригады шеренгой выстроились перед Татьяной. Они были на одно лицо, напоминавшее физиономию мужика из мультика «Прошлогодний снег». Бригадир, вытащив из-за уха шариковую ручку, передал её женщине и ткнув корявым пальцем в разложенные на столе листы потребовал:
- Здесь, здесь и здесь распишись. Заказ принят неделю назад от Рыбакова Е. А., знаешь такого? Адрес твой.
Когда Татьяна, утвердительно кивнув, выполнила требование и расписалась в квитанциях, бригадир, несколько смутившись и заискивающе глядя Татьяне в глаза вымолвил:
- Трубы горят, хозяйка, на опохмелку бы нам…
Подходящих для опохмелки денег у хозяйки не было, а крупную купюру отдавать было жалко. Татьяна решительно подошла к холодильнику, и достала слегка початую бутылку водки, оставшуюся после того, как с коллегами поминали Алексея. Больше всего Татьяна боялась услышать от бригадира знаменитое «маловато будет», но, к её удивлению, лица мужиков озарились счастливыми улыбками.
- Вот спасибочки, - заговорил бригадир, принимая от Татьяны бутылку.
– Вот хозяйка, так хозяйка! – восторгались грузчики.
Таких комплиментов в свой адрес Татьяна не слышала никогда. Растроганная, она достала из холодильника полбатона варёной колбасы и вручила её бригадиру. Компания не могла скрыть своего восторга и, радостно матерясь и оставляя мокрые следы на полу, вывалилась из квартиры.
* * *
Женька приехал на автобусе под вечер, когда Татьяна уже устала его ждать. Она кинулась к Рыбакову на грудь и замерла, боясь разрыдаться. Женька погладил её по голове. Прижавшись к нему, Татьяна поняла, какой он замёрзший.
- В автобусе печка сломалась, - пояснил Женька, раздеваясь.
Татьяна бросилась разогревать чайник, достала толстые шерстяные носки, связанные и подаренные Рыбакову Надеждой Дмитриевной. Женька зашёл в комнату, чтобы переодеться в домашнее и радостно закричал оттуда:
- Когда привезли? Сегодня? А где фурнитура, болты, - спрашивал он.
Оказалось, что все крепежи, фурнитуру и зеркало грузчики забыли передать хозяйке. Продрогший до костей Женька разозлился и на этих алкашей, и на Татьяну, которая вечно пребывает в каких-то эмпиреях, отчего совершенно непрактичная и бестолковая в быту. Татьяна обиженно молчала. Рыбаков позвонил в магазин, в котором делал заказ. Ему неуверенно ответили, что если и найдут недостающие детали, то привезут только в понедельник потому, что шофёр и грузчики уже закончили работу, сегодня у них короткий день, а завтра выходной. Рыбаков расстроился. Он объяснил, что ему надоело ремонтировать допотопный Татьянин шифоньер и в прошлые выходные, когда ходил в «Дворянское гнездо» за туфлями, сделал заказ. Тогда же он обговорил день доставки и рассчитывал, что к этому времени будет в городе.
Татьяна молча хлопотала на кухне, разогревала суп и котлеты, чтобы покормить не только замёрзшего, но и голодного, а потому такого сердитого гостя.
Поняв, что Татьяна обиделась на его ворчанье, Рыбаков достал из дорожной сумки банку растворимого кофе.
- Смотри, какая красивая, - сказал он и поставил банку на стол.
- Не подлизывайся, - буркнула Татьяна. – У меня уже есть красивая баночка, мне её Алексей подарил, если ты помнишь.
- Так ты же её грохнула, - не удержался от колкости всё ещё не отогревшийся Рыбаков.
- Я её скотчем заклеила. Буду хранить, как память о любимом Алёшеньке, - растроганно сказала Татьяна и прижала баночку к груди.
- Да, хороший был парень, Царствие ему Небесное, - вздохнул Рыбаков.
Женька вспомнил, как встретил Молодого в магазине накануне его гибели, как доктор несколько раз повторил ему: «Береги её, она необыкновенная!».
- Получается, что я виделся с Алексеем одним из последних и он завещал мне беречь эту кудрявую, худенькую женщину, стоящую сейчас у газовой плиты в трениках и вытянутой футболке, на которой через всю спину написано «Отвали». Молодой и тот знал, что таких как она больше нет, она особенная, а я из-за каких-то болтов и зеркала истерику закатил. Стыдно, - мысленно корил себя Женька.
Когда Рыбаков узнал о внезапной гибели Молодого, он вдруг стал задумываться о том, что никому неизвестно, что произойдёт с ним в следующую минуту, даже самое ближайшее будущее закрыто от нас. Он долго не мог уснуть, курил и размышлял, что самый близкий человек для него сейчас Татьяна. По-новому зазвучали слова «Баллады о прокуренном вагоне» Александра Кочеткова, прозвучавшей в давнишнем фильме «Ирония судьбы», который в преддверии Нового года без конца показывали по телеку. Тысячи причин могут разлучить любящих людей навсегда, и каждую минуту рядом с любимыми нужно ценить как драгоценность. Строки из этого произведения звучали для него теперь как молитва. Женька подошёл к Татьяне, обнял её со спины и вдруг начал декламировать:
С любимыми не расставайтесь!
С любимыми не расставайтесь!
С любимыми не расставайтесь!
Всей кровью прорастайте в них.
И каждый раз навек прощайтесь!
И каждый раз навек прощайтесь!
И каждый раз навек прощайтесь!
Когда уходите на миг!
- Что с тобой? – спросила Татьяна, повернувшись к Женьке лицом и с удивлением глядя на него. Рыбаков стиснул её в объятиях, и сказал виновато:
- Покойный Алексей мне завещание оставил, беречь тебя, как зеницу ока, поэтому с этой минуты я начинаю это делать. Теперь ты всегда будешь на связи. - С этими словами он протянул Татьяне коробочку с мобильным телефоном. - Говорят где-то недалеко вышку поставили для мобильной связи и в нашем посёлке она теперь есть. Буду звонить в любое время суток, из любой точки вселенной! Попробуй только не ответить, - погрозил он пальцем.
- Спасибо, конечно, однако в точке вселенной, в которой я работаю, не разрешают мобильниками пользоваться, все оставляют их на КП, - пояснила Татьяна, - Только это не забота, а контроль. Мне Марковна рассказывала, как ты на своей лесопилке всех строишь и контролируешь.
- Когда это вы с Марковной спелись? – ревниво спросил Женька.
- А вот когда ты по Москве гулял, мы и спелись, - усмехнулась Татьяна.
- Представляю, что она тебе про меня наговорила, но прошу учесть, что я лучше, чем моя репутация, - оправдывался Рыбаков. - Супу–то дашь? – спросил он, заглядывая в кастрюлю.
- Так и быть, - великодушно согласилась Таня, расставляя на столе тарелки. – У меня как у барона Мюнхгаузена с восьми до десяти часов подвиг по расписанию. Вот ради тебя я подвиг совершила - сварила суп, котлет магазинных нажарила, а ты ворчишь, как старый дед. Меня сегодня, между прочим, хорошей хозяйкой назвали, - гордо сказала Татьяна.
- И кто же этот ненормальный? – со смехом спросил Рыбаков, закрывая голову руками, по которой Татьяна намеривалась треснуть поварёшкой.
- Да, и повариха из Татьяны Владимировны тоже хреновая, - подумал Женька, хлебнув пересолёный суп. - Однако, если решил не расстраивать любимую по пустякам, нужно терпеть.
Когда же «хорошая хозяйка» отвернулась от стола, чтобы что-то достать из холодильника, он схватил стоящий на столе графин с водой и разбавил суп. Попробовав своё блюдо, Татьяна вытаращила глаза.
- Как ты это ешь? – спросила она.
- А что такое? – изумился Рыбаков. – Замечательный гороховый суп с тушёнкой.
- Его же есть невозможно, такой пересолёный, - обескураженно бормотала Татьяна. -Я же пробовала его, было нормально. Видно, второй раз посолила.
- Это говорит только о том, что ты в кого-то очень сильно влюблена, - философствовал Женька. – Надеюсь, что в меня!