Всё, о чём предупреждал начальник медицинского отдела Александр Яковлевич при последнем посещении больницы, вскоре стало сбываться. Никто даже не мог предположить, что новшества, которые начались в стране, принесут столько бед. В больнице начались перебои со снабжением лекарствами. Не стало телефонной связи, говорят её отключили за долги. Задержки зарплаты сотрудникам начались уже давно, но длительность их всё увеличивалась. Однако, самое страшное началось чуть позже. При социализме все, кроме инвалидов, больных и пенсионеров обязаны были в колониях трудиться. Когда же объявили демократию, решили, что принудительный труд — это нарушение прав человека, и работать, никто не стал. Предприятия, на которых трудились осуждённые, закрывались, и «зоны» лишились средств существования. Даже в благополучные годы из бюджета на колонии выделялся минимум, а в перестроечный период этот тонкий ручеёк и вовсе иссяк. Работая, осуждённые получали деньги на карточку и могли отовариваться в магазинах, которые были в колониях, где приобретали продукты питания и табачные изделия. При отсутствии работы эта возможность у зэков исчезла. Родственники, которые тоже чаще всего находились в бедственном положении, не могли помочь своим «сидельцам». В таких условиях по всей стране то в одной зоне, то в другой начались бунты.
Бунт, случившийся в одной из колоний республики, ОМОНом был подавлен, но управление распорядилось направить на место ЧП большую комиссию, чтобы выяснить причины недовольства осуждённых. Были жалобы на все службы этой колонии и на работу медчасти тоже. Медицина в местах лишения свободы – это буфер между спец контингентом и администрацией, поэтому без медиков никуда. Из больницы в расположение мятежной колонии была направлена бригада врачей в составе: терапевта, хирурга, невропатолога, психиатра и фтизиатра, так как в колонии находился локальный участок для больных туберкулёзом.
Была зима, лютые морозы и ехать в бунтующую зону, далеко в тайгу, конечно, никому не хотелось. Был только один плюс в этом мероприятии – командированным выдавали аванс. Из терапевтов направили Татьяну потому, что нет семьи и детей. Невролог на всё управление был один и ему приходилось ездить во все командировки подряд. Психиатр Юрий Петрович работающий пенсионер, любил экстремальные ситуации и сам вызвался совершить подвиг. Фтизиатр Шурик, бывший невропатолог, дезертировавший из «терапии» в туберкулёзное отделение два года назад, был подкаблучником и всегда с удовольствием дезертировал из семьи, чтобы разгуляться на свободе. Герман Афанасьевич как начальник хирургического отделения был обязан ездить в командировки сам.
До маленького северного городка нужно было добираться на поезде пять часов. Вагон был полупустой и холодный. Сидели одетые. Всё время мужчины провели за карточной игрой. Не играл только Юрий Петрович, он читал толстый журнал по юриспруденции, Татьяна рядом читала книгу. Несколько раз прерывались, чтобы попить чайку. Ушаков постоянно куда-то исчезал ненадолго, после чего всё громче и громче смеялся. Татьяна за то время, которое в их отделении работал Ушаков, выгнанный из городской больницы за поклонение Бахусу, знала, что означает этот хохот. Скорее всего в кармане дублёнки невропатолога была припрятана фляжка с водкой.
Единственная гостиница в городе, где должны были разместиться доктора, находилась недалеко от ж. д. вокзала и, выгрузившись из поезда, делегация бодро направилась в нужном направлении. Хирург Герман Афанасьевич высокий представительный мужчина с бородой и усами, а также располневший на более спокойной чем в «терапии» работе фтизиатр Шурик, шли впереди. Они, как опытные люди, часто ездившие в такие захолустные места, были одеты в овчинные полушубки с высокими воротниками, меховые шапки-ушанки и меховые унты. За ними плёлся невропатолог Ушаков в дублёнке, коротких сапогах и в пыжиковой шапке, с завязанными наверху ушами. Замыкали процессию Татьяна Владимировна под ручку с Юрием Петровичем. Очень часто в городе они так же шли с автобуса по направлению к больнице, и Наталья Николаевна смеялась доказывая, что эта парочка – иллюстрация к знаменитой басне Сергея Михалкова «Лиса и бобёр». У Натальи в серванте стоит такая статуэтка, производства ЛФЗ. Высокая и тоненькая Татьяна в своём пальто с большим воротником из чёрно-бурой лисы, такой же шапке, грациозно наклонялась к маленькому, квадратному Юрию Петровичу, чтобы слышать, что он ей говорит. В руках у психиатра всегда был толстый, жёлтый портфель с двумя застёжками, точь-в-точь как у бобра на статуэтке. Юрий Петрович был сутяжником. Он постоянно с кем-то судился, писал жалобы, ходил по разным инстанциям, чего-то добиваясь, но никто и никогда не видел положительного результата от его бурной деятельности. Видимо, нравился сам процесс. К Татьяне он относился хорошо, часто повторял, что она «луч света в тёмном царстве». «Тёмное царство» — это осуждённые и коллектив больницы, в которой Юрия Петровича недолюбливали. Татьяна же относилась к старику с уважением, иногда консультировалась у него по юридическим вопросам, а он как отец наставлял её быть осторожней в этом «тёмном царстве», не быть наивной, то есть учил уму-разуму.
Ушаков шёл впереди Лисы и Бобра и по всему было видно, что на морозе его развозит всё больше и больше. Вдруг на ровном месте он упал лицом вниз, раскинув руки. Татьяна бросилась помогать Ушакову подняться, а когда он нетвёрдо встал во весь рост, стала стряхивать снег с дублёнки коллеги. Шурик и Герман подняли шапку и портфель.
- Александр Македонский, когда прибыл в Африку, - громко смеясь, стал рассказывать невропатолог, поправляя на носу очки, залепленные снегом, - вступил с корабля на сушу и упал, так же как я сейчас, – радостно говорил Ушаков. - Все смотрят, дескать, опозорился великий полководец, а он как закричит: О, Африка! Тебя я обнимаю! - тоже закричал Ушаков. – Гений! – закончил он.
- Ну, ты Македонский, напился, так помалкивай, - сердито пробурчал Герман, нахлобучивая на голову невропатолога его шапку и оглядываясь по сторонам, не видел ли кто-нибудь фиаско пьяного доктора. – Хорошо, что сегодня мы не работаем, проспишься. Учти, ещё раз такое будет, я тебе устрою…, - пообещал Герман.
Было всего три часа дня, но уже вечерело. Север, середина декабря. Гостиница, которая всегда гордо называлась «Дом колхозника», теперь трансформировалась в отель, о чём свидетельствовала облезлая вывеска. Это старое двухэтажное деревянное здание построено было в сороковые годы. Сегодня гостиница была битком набита офицерами, приехавшими из управления ФСИН для инспекции взбунтовавшейся «зоны». Завтра утром за проверяющими должен приехать автобус, чтобы доставить их в колонию, до которой нужно было добираться целый час, углубляясь в тайгу.
Свободным оказался только угловой, холодный номер на втором этаже. Там стояло четыре деревянных кровати и стол с несколькими стульями. Женских свободных мест в отеле не нашлось, предстояло всем жить в одном номере. Впервой что ли... Дежурная пообещала, что попозже, когда она освободится, выдаст раскладушку, матрас и постельное бельё для пятого постояльца. Расположились. Татьяне определили кровать с придвинутой к ней единственной тумбочкой.
В этом городке жила однокурсница Татьяны, с которой она созвонилась накануне, и собиралась к ней в гости. В гостинице оставаться она не хотела потому, что сейчас мужики наденут треники, выпьют водки и начнут диспут на вечнозелёную мужскую тему «почему бабы такие…», будут спорить о политике, ругаться. Татьяна намерена была вернуться из гостей как можно позже, чтобы сразу лечь спать.
Десять лет назад после окончания Ленинградского мединститута и интернатуры в эту северную республику была направлена большая группа новоиспечённых врачей. У кого были связи, остались в столице, другими молодыми специалистами заткнули медицинские прорехи в самых отдалённых посёлках и городках, вплоть до колоний. Татьяне, можно сказать, повезло потому, что она попала в крупную больницу для осуждённых, которая имела республиканский статус.
Однокурсница Ленка работала в районной больнице вместе с мужем, которого она встретила уже здесь. Жили они в двухкомнатной квартире в пятиэтажке. Ленка бросилась на шею Татьяне и с порога стала упрекать её, что редко бывает на встречах с выпускниками, которые проводятся каждое лето. Татьяна поморщилась. Для неё институтские воспоминания были неприятны. Вспоминать не хотелось, но пришлось потому, что об этом постоянно трещала Ленка, девичья фамилия которой была Снегирёва, а в замужестве она стала Птицыной.
Снегирёва всё время переводила разговор на Лёвушку, с которым у Татьяны была любовь целых четыре институтских года. Сейчас она понимала, что это была не любовь, скорее всего привычка, и ещё уверенность в будущем. А переживала так долго и мучительно из-за предательства, с которым она столкнулась тогда впервые в жизни.
Лёва Кораблёв голубоглазый, блондин из медицинской профессорской семьи с первых дней заприметил худенькую, кудрявую зубрилку – Татьяну. Они подружились, были вместе и на занятиях, и на лекциях, в библиотеке, анатомичке - везде. Они всегда держались за руки, и Лёва носил Татьянин портфель. Лёва познакомил отличницу Татьяну с родителями, и они были счастливы, что сын нашёл умную и скромную девушку, а не какую-нибудь современную и дерзкую. Ходили с Лёвушкой по театрам, концертам, но редко, в основном вместе учили уроки. Татьяна очень привязалась к парню, относилась к нему с нежностью, и он отвечал тем же. Всё как будто было решено: они поженятся после окончания ВУЗа, вместе займутся наукой, родители должны были этому поспособствовать, квартира в Питере тоже была гарантирована. Однажды на студенческой вечеринке на третьем курсе подвыпивший «жених», неловко поцеловал Татьяну, и она обмерла от нахлынувших эмоций и ощущений. С этого момента они иногда целовались, а потом Лёва Таню предал.
- Всё! - решила про себя Татьяна, - Больше вспоминать не могу, тяжело!
- А ты здорово тогда Лёве отомстила! – не могла успокоиться Ленка.
- Я отомстила? – удивилась Татьяна, напрягая память. — Тогда это была не я, - помедлив, сказала она решительно, а потом загадочно добавила, – метаморфозы!
Друзья доставили Татьяну в гостиницу на своей «Ниве». Комната была не закрыта, горел свет, фрамуга на одном окне открыта, было холодно, все спали. На Татьяниной кровати спал Ушаков в тренировочных штанах и свитере. Пахло закуской, на столе беспорядок, пустые бутылки, на газете какая-то рыба.
- Петров-Водкин – «Натюрморт с селёдкой», классика, - бормотала Татьяна. - Где я буду спать, никто даже не напрягся, алкаши, - ворчала она. Пришлось идти к дежурной, чтобы взять раскладушку и всё, что к ней прилагалось. Постучалась, но никто не ответил. В туалете переоделась в шерстяной спортивный костюм и вернулась в номер. Проснулся Юрий Петрович. Увидев Татьяну, он встал и указав на спящего невролога, сказал:
- Мы ему говорили, чтобы за раскладушкой сходил, а он всё откладывал, пока не упал. Давай на мою койку ложись, - любезно предложил Юрий Петрович.
- Да что вы, я немножко подожду, а потом опять схожу к дежурной, - ответила Татьяна. Юрий Петрович не очень давно перенёс инфаркт, случались у него и гипертонические кризы… - Нет, нет, ни в коем случае, - решительно сказала Татьяна.
- Говорят дежурная – глухая, может не услышать. А мы вот как сделаем, давай «валетиком» ляжем, - предложил Юрий Петрович. - Да ты не бойся, - говорил заспанный психиатр, — я давно уже не опасный.
По дороге к Птицыным Татьяна в качестве презента купила бутылку вина, выбрав самую дорогую (аванс же выдали). Обратила внимание, что выбор вин был роскошным. При социализме шампанское-то к Новому году купить было проблематично, а здесь в сельпо изобилие. На бутылке написано, что напиток произведён в Испании. В винах Татьяна не разбиралась совсем, к счастью и хозяева были примерно такими же знатоками. Конечно, выпили всё, а теперь Татьяну мутило. Возникла догадка, что всё это разнообразие готовилось в каком-нибудь местном подвале и разливалось по красивым бутылкам из одной бочки. Хотелось прилечь. Татьяна примостилась в ногах у Юрия Петровича, который отдал ей свою подушку, а потом с наслаждением вытянула ноги в новеньких голубых носочках (аванс - то выдали). Ей тоже пришлось у своего носа увидеть ноги психиатра, в уютных шерстяных носках, связанных любимой супругой, врачом СЭС. Укладываясь на ложе с Юрием Петровичем, Татьяна вспомнила знаменитую историю, над которой долго смеялась вся больница.
Жена Юрия Петровича Раиса всегда мечтала об импортном мебельном гарнитуре. В мебельном магазине существовала очередь, в которой нужно было еженедельно отмечаться. Это продолжалось несколько месяцев и вот, наконец, мечта осуществилась и итальянский, белый, с золотыми вензелями спальный гарнитур, появился в квартире Юрия Петровича. Супруги, общий вес которых был больше двух центнеров, одновременно улеглись на вожделенную импортную кровать, ножки которой сразу разъехались. Утром начальник откомандировал к Юрию Петровичу плотника, который на хоздворе напилил чурбаков соответствующей толщины. Раиса покрасила чурбаки белой краской, и итальянская кровать продолжила своё существование на русских надёжных ногах.
Татьяна тихо засмеялась, а потом ещё вспомнила свою старшую сестру, которая говорила, что у Татьяны в жизни всё происходит через задницу.
- И то правда, - размышляла Татьяна. - Хотела заниматься наукой, а работаю в тюрьме, мечтала жить в родном Питере, а занесло на Север, в тайгу, тундра недалеко! Мечтаю о красавце Женьке, а сплю «валетом» с пузатым Бобром! Сестрица права, всё у меня ни как у людей, – подвела итог Татьяна и засмеялась в голос.
Проснулся Герман. Он встал, и, увидев Татьяну, сказал:
- Танюха, ложись на моё место, а я себе раскладушку принесу.
Через несколько минут в коридоре послышался громкий стук в дверь к дежурной, бас Германа и через некоторое время он явился в номер с раскладушкой и матрасом. Шум в комнате разбудил Ушакова, который сел на кровати, обвёл всех безумным взглядом и спросил:
- Танька, где это я?
- В Африке, Македонский, - за Татьяну ответил Герман.
Утром Татьяна помыла посуду, которая оставалась с вечера. Хозяйственный Шурик кипятильником нагрел воду и заварил чай. Ушаков, чувствуя свою вину перед Татьяной, угостил её шоколадкой «Алёнка», поломанной в нескольких местах. Попили чайку и пошли занимать места в приехавший из «зоны» автобус.
* * *
Посёлок, в котором находилась зона, навевал тоску. Здесь проживало большинство сотрудников колонии. В штабе за зоной медиков встретил начальник колонии. Он с ненавистью посмотрел на Татьяну и, отозвав Германа в сторону сказал:
- У меня бунт, а вы бабу привезли, додумались…
Герману пришлось объяснить, что в больнице всего три терапевта, из них мужчина только один и он болен. Начальник продолжал возмущаться, несмотря на доводы Германа Афанасьевича и в это время в кабинет прибыл начальник медицинской части доктор Абст. Это прозвище много лет назад получил Виктор Николаевич Басов. Жестокий и циничный герой советского фантастического фильма доктор Абст, по мнению осуждённых, своими качествами как две капли воды был похож на начальника мед части. Если бы не офицерская форма с погонами майора, этот пятидесятилетний мужчина мало бы отличался от своих подопечных. Худой, с ввалившимися щеками, прокуренными пальцами, жёлтыми от табака зубами, он постоянно курил и кашлял. Абст работать не любил, всю нагрузку по ежедневному амбулаторному приёму больных, их лечению, диспансеризации тащили на себе фельдшера, а начальник, появившись утром в медчасти выпивал кружку чая и куда-то исчезал вместе со своей папочкой из кожзаменителя.
В сопровождении прапорщика и Абста зашли на территорию колонии. Зимой «зона», выглядела более привлекательно потому, что всё было покрыто снегом. Весной или летом, тем более осенью картина была унылой. Деревянные бараки, колючая проволока, никакой растительности, натуральный концлагерь. В других колониях и в больнице, были цветочные клумбы, газоны, кусты шиповника, берёзки, небольшие ёлочки. Много лет разъезжая по колониям в командировки, Татьяна Владимировна всё больше убеждалась в том, что жизнь в «зонах» зависела конкретно от людей, работающих в этих местах. Законы и правила были везде одинаковые, а люди разные, поэтому одни колонии навевали тоску и безнадёгу, а в других цветники, беседки и даже спортивные площадки.
Медчасть колонии располагалась в отдельном бараке и тоже навевала тоску. Всё какое-то обшарпанное. Хирург и фтизиатр расположились в одном кабинете, Татьяна с невропатологом Ушаковым в смежном. Выдали мятые халаты, усадили за древние письменные столы, покрытые коричневым дерматином. Абст сразу исчез. Молодой фельдшер, представившийся Володей, выложил перед Татьяной огромную кучу амбулаторных карт больных, которым требовалась консультация терапевта. Татьяна распорядилась, чтобы Володя измерял больным давление и, если требовалось, температуру и вес, а сама беседовала с больными, осматривала их и делала записи в амбулаторных картах. Эта мера, конечно, ускорила процесс, но всё равно справиться с такой нагрузкой за один день было невозможно. Ушаков, к которому записалось не больше десяти пациентов, предложил работать бригадой. Володя делал, что ему поручили, Татьяна осматривала больных, говорила вслух, что она видела и слышала. По окончании осмотра, она ставила диагноз и давала рекомендации по лечению. Всё это фиксировал в амбулаторной карте Ушаков. Дело пошло гораздо живее и объём работы уже не казался таким страшным. Когда в кабинете появлялся неврологический больной, Ушаков и Татьяна менялись ролями. Общаясь с больными, доктора отметили, что большинство их озлоблены, чего раньше никогда не было, много истощённых людей, и много пациентов с явными признаками гиповитаминоза. Юрий Петрович, которому выделили отдельный кабинет, зашёл к Татьяне, чтобы поставить вторую подпись в карточке, и заявил, что некоторые «хроники» с психическими заболеваниями декомпенсированы из-за отсутствия необходимых лекарств и положение в зоне очень тревожное.
Последствия бунта, который произошёл в колонии, больше всего были видны на приёме у хирурга. Много травм, полученных от дубинок ОМОНа. В стационаре медчасти, где было десять коек, наблюдались несколько членовредителей, которые «вскрылись» в ответ на жёсткие действия администрации. Их тоже пришлось осмотреть и некоторым дать направление в больницу. После того, как бунт был подавлен, между осуждёнными произошли столкновения, в ход шли ножи и заточки. Пациенты с тяжёлыми ранениями были в срочном порядке отправлены в районную «вольную» больницу ещё до приезда комиссии. Всем остальным раненым, нуждающимся в стационарном лечении, Герман дал направление в своё отделение.
В коридоре у кабинета терапевта послышалась ругань, шум и в кабинет в фуфайке и валенках зашёл молодой человек. В руках он мял шапку ушанку. За ним появился прапорщик и сообщил, что этого гражданина нет в списке на приём к врачам. Зэк остановился у двери. Татьяна предложила ему подойти ближе.
- Не, я чисто познакомиться зашёл, - сказал он с порога и проходить не стал.
- Нашёл время, - буркнула Татьяна, подписывая карточки, которые ей передал Ушаков.
- Вас уважают…, - продолжил парень. – Братва просила передать, что голодно стало на зоне, доходяг много. Абст совсем мышей не ловит! Дождётся! – грозно заявил он. – А вам верят, говорят, что вы поможете…
Прапорщик схватил парня за рукав и потащил к выходу.
- Так что людям передать, - крикнул посетитель у самого выхода.
- Я постараюсь, - громко, чтобы услышал проситель, сказала Татьяна.
Прервались только один раз, чтобы попить чайку с сушками, которые достал Юрий Петрович из своего знаменитого портфеля. К трём часам у Татьяны уже начал заплетаться язык из-за того, что она вынуждена была постоянно говорить. Ушаков периодически тряс рукой, которую сводила судорога, от непрерывной писанины. Внезапно появился Абст и сказал, что начальник приказал в семнадцать ноль ноль прибыть в его кабинет за «зоной». Оставалось совсем мало времени, а посетителей было ещё много. На вопрос Германа, где капитан ошивался всё это время, Абст, не моргнув глазом серьёзно сказал, что «решал вопросы», докладывал в управление, замучился, короче. Разозлившись, Герман Афанасьевич пообещал Абсту, что в отчёте о командировке отразит бездеятельность начальника медицинской части на своём посту. Эту угрозу капитан воспринял спокойно, только поморщился. Он понимал, что хуже этого места в республике нет и ему опасаться нечего. Как говориться, дальше фронта не пошлют. Пусть с очередным выговором, но он потихоньку дотянет до пенсии и уедет на родину, где будет рассказывать друзьям как в нечеловеческих условиях, вёл борьбу с преступностью, туберкулёзом и СПИДом, как усмирял бунтующих зэков. Прикинув, что до назначенного начальником срока всех больных принять не удастся, Абст вышел в коридор и доктора услышали его мат и крики, после чего помещение опустело.
Вышли из «зоны». В кабинете начальника колонии встревоженный подполковник вопросительно посмотрел на Германа Афанасьевича.
- Что вы можете доложить о вашей инспекции? – осторожно спросил начальник.
– Мы много раз приезжали сюда, давали рекомендации по улучшению работы медицинской части, «а воз и ныне там», - устало ответил Герман. – Возможно, что бунт в колонии был спровоцирован и работой мед. части тоже. Очень много жалоб на её работу. - Герман выразительно посмотрел на Абста. - Хороших отзывов не ждите, всё укажем в отчётах.
- Вы меня пугать вздумали? – взорвался начальник. - По существу сказать что-нибудь можете? – прорычал он.
- Много людей с дефицитом веса, - с места сказала Татьяна. – Самых истощённых я направила к себе в отделение на обследование, но думаю, что причина в недостаточном питании. - Татьяна говорила тихо, очень устала и от голода кружилась голова.
- Что? – заорал начальник. – В моей колонии недостаточное питание? – зашёлся он в крике. - Думает она…
- Да, товарищ подполковник, голодают ваши подопечные, - сказала Татьяна. – Необходимо проверить нормы питания, - также тихо добавила она, а хотелось закричать и заткнуть этого хама, но сил не было.
- Вы, намекаете, что воруют у меня в «зоне»? - ещё громче заорал начальник.
- Мы ни на что не намекаем, - поднялся Герман Афанасьевич, - мы должны предотвратить беду. Представляете, что будет с вами и начальником медчасти, если кто-нибудь из жуликов умрёт от дистрофии? Это – уголовное дело, – пригрозил Герман.
- Элементарных лекарств не хватает, лечить пациентов нечем. Много больных с признаками гиповитаминоза! – опять с места сказала Татьяна. — цинга у вас в колонии!
— Это ещё что такое, майор? —грозно спросил начальник, взглянув на Абста.
Доктор вскочил со своего места и заикаясь рассказал, что уже длительное время (точно он сказать не может), прекратили витаминизировать пищу потому, что на это не отпускают средств.
- Почему я об этом не знаю, - опять заорал начальник. – Ну и что делать, умники?
- Во-первых доложить наверх об этой ситуации, пусть ищут средства, чтобы истощённым людям назначить усиленное питание, - твёрдо начал Герман Афанасьевич. - Во-вторых, добиваться, чтобы проводилась витаминизация пищи. А в-третьих, немедленно начать профилактику дефицита витамина «С» дедовскими методами. Мне отец, военный фельдшер, рассказывал, что в партизанских отрядах, да и в тылу тоже, заваривали хвою и пили для профилактики цинги. Верно, Татьяна Владимировна? – повернулся он к коллеге.
- Да, правильно. – отозвалась Татьяна. - Я бы посоветовала заготовить хвойный отвар, и в каждом отряде поставить бачки с этим отваром рядом с питьевой водой. Обязательно объяснить людям для чего это сделано. Выпустить санитарные бюллетени на эту тему. Но, самое главное, проверьте нормы питания.
Свои претензии высказали Шурик, и Юрий Петрович. Абст сидел понуро и молчал. Наконец, начальник вызвал машину и докторов доставили в отель, который к этому времени был полупустой. Основная масса постояльцев разъехалась, медики работали дольше всех. Появились свободные номера. Татьяну определили в двухместный номер, где она оказалась одна. Наконец-то! Сегодня можно лечь спать не в спортивном костюме, а в ночной рубашке. Мечты прервал стук в дверь. Шурик сообщил, что мужчины собрались в магазин, чтобы купить что-нибудь на ужин и приглашали Татьяну присоединиться, но в ответ она только отрицательно покачала головой. Сказать короткое «нет» нужны силы, а их не было. Татьяна прилегла на кровать поверх покрывала, и сразу уснула. Проснулась от прикосновения к своей руке мягкой руки Юрия Петровича.
- Танюшка, приходи ужинать, мы ждём.
Поесть было необходимо, и Татьяна приняла приглашение. В предвкушении трапезы все были в приподнятом настроении. На столе кабачковая икра, селёдка, хлеб и полу копчёная колбаса, подозрительного цвета. Шурик собрался разливать по стаканам водку, но раздался стук в дверь и в комнате появился красный от мороза доктор Абст. Под мышкой у него была неизменная папочка с подозрительным вздутием посередине, как будто питон проглотил кролика.
- Подлизываться пришёл, - предположила Татьяна.
Абсту предложили раздеться и присоединиться к компании. В папочке был не кролик, а бутылка самогона, как доложил доктор – «собственного производства». Комиссия оживилась, а когда Абст, словно фокусник достал из одного кармана офицерского полушубка поллитровую банку солёных помидор, а из другого банку грибочков, комиссия пришла в полный восторг.
Первый тост, как всегда, был за Родину. Все выпили. Татьяна отчаянно отказывалась, но прозвучали невыносимые для неё обвинения - «ты что, Родину не любишь?» и пришлось сделать глоток самогона. Горло обожгло, Татьяна закашлялась, на глаза выступили слёзы. Ушаков начал дубасить женщину по спине, Юрий Петрович предлагал стакан воды и держал наготове бутерброд с кабачковой икрой. Герман, глядя на муки коллеги ворчал:
- Сколько лет уж с нами по командировкам ездишь, а всё пить не научилась. Одно слово - терапевт! - закусив грибочком, он продолжал поучительно: - Первая рюмка она часто – колом, вторая – соколом, ну а уж третья- ласточкой.
Второй тост был, как всегда, «Чтобы все сволочи сдохли». Абст заволновался, а потом спросил тревожно:
- А вы кого имеете в виду?
- У каждого своя любимая сволочь, - рассудительно начал Юрий Петрович. – У меня, например, Егорушка Гайдар. До перестройки я накопил средства на «Жигули» последней марки, очереди ждал. А из-за его подлой денежной реформы, теперь на эти деньги моя Раиса купила сервиз аж на двенадцать персон, - усмехнулся он. – Придётся до смерти на старой «копейке» ездить. Большевики народ раскулачивали, и демократы туда же. Тьфу! – в сердцах плюнул он.
- А моя любимая сволочь – Чубайс с его фантиками – ваучерами, - подал голос Ушаков. – Ненавижу рыжих! Говорят, сатана тоже рыжий.
- Какие доктора у нас добрые, - усмехнулась Татьяна. Она пила чай, категорически отказавшись от спиртного.
— Вот вы, Юрий Петрович, всё демократов ругаете, а ведь есть и плюсы в нашей теперешней жизни, – возразил Шурик. – Я в студентах Ремарком увлекался. Его герои всё время пьянствовали и пили кальвадос. Мне тогда до смерти хотелось попробовать что это такое. И вот сегодня здесь, в захолустье, я купил бутылку этого самого кальвадоса. Изобилие, однако!
- Мечты сбываются, прямо как в Газпроме, - захохотал Ушаков.
- Изобилие! - возмутился Юрий Петрович. - моя Раиса говорит, что, если на это изобилие напустить советскую СЭС, в которой она проработала всю жизнь, изобилие закончится. Всё запретят, как не пригодное для употребления! – Он красноречиво посмотрел на нарезанную колбасу странного цвета и разукрашенную бутылку Шурика. – Отрава кругом!
К Татьяне подсел захмелевший Абст.
- Мне Володя доложил, что к вам Морозов приходил, на меня жаловался, угрожал…, - осторожно сказал он.
- Да, подходил какой-то молодой человек, просил помочь…
- Да вы не верьте, врёт он всё. Из штрафного изолятора не вылезает, относится к отрицательной части осуждённых, - перебил Татьяну взволнованный Абст.
- Слушай, Витя, - присоединился к разговору Герман Афанасьевич, - тебе самому не противно так работать, то есть – никак.
- Да они мне все по барабану! – вырвалось у Абста.
- Ну, если тебе по барабану, тогда уходи из этой системы, – продолжал Герман. - Несколько больных говорили, что мечтают тебе башку свернуть. Ты понимаешь, что это опасно, были же такие случаи, когда зэки сводили счёты, правда не с докторами. Пока…
- Я тоже не понимаю, Виктор Николаевич этой взаимной ненависти. – обратилась Татьяна к Абсту.
- Вы, Татьяна Владимировна, видимо забыли, что они все преступники и многие совершили тяжкие преступления, - с напором сказал Абст.
— Это я помню, но ведь наши подопечные уже наказаны и наказаны сурово. Моя подруга Наталья Николаевна, верующий человек, говорит: с грехами борись, а с грешником мирись. Это, между прочим, русская поговорка. Несмотря ни на что мы обязаны относиться к осуждённым по-человечески, — сказала Татьяна, а сама подумала, что перевоспитывать Абста в его пятьдесят лет бесполезно. – Ну, ладно мальчики, спасибо за компанию, я пошла спать, - сказала Татьяна, поднимаясь со своего места.
- Как это спать, - воскликнул Ушаков, - а мой любимый тост?
- И то верно, что-то мы, мужики замешкались, - заволновался Шурик. - И так - гусарский тост «за баб с», гусары пьют стоя, - провозгласил он, но взглянув на Татьяну поправился, - за милых дам! Все мужчины, включая Абста, вскочили, чокнулись стаканами и дружно выпили.
- Ну вот, программа выполнена, - засмеялась Татьяна, - я свободна?
* * *
Утром следующего дня группа отправлялась в обратный путь на рабочем поезде, который формировался на этой станции, и доктора за долго до отправления разместились в купе. Татьяна сидела у вагонного окна и вдруг увидела на перроне Ленку. Снегирёва-Птицына бегала по перрону с холщовой сумкой в руках. Татьяна вышла из вагона, и подруга бросилась к ней.
— Вот ты где, - затараторила Снегирёва. – я глаза до дыр проглядела. Вот тебе гостинцы: клюква, морошка, брусника, сушёные грибы, - протянула она Татьяне сумку. – А я Лёве звонила, сказала, что тебя видела. «Дать телефон?» —спросила Ленка.
Татьяна отрицательно покачала головой.
– Мне пора, - сказала она и направилась к вагону.
- Лёва, передал, что летом обязательно приедет на встречу выпускников, будет тебя ждать, - крикнула Ленка вслед поднимающейся в вагон Татьяне.
- Умеет же человек ковырнуть больное место, - грустно подумала Татьяна и помахала подруге рукой. А больное место было вот здесь, где сердце. Здесь когда-то ютилось тёплое и нежное чувство – первая любовь. Лёва его разрушил.
* * *
На следующий день после возвращения группы из командировки на планёрке у начальника, когда доктора собрались расходиться по своим рабочим местам, от главного врача (она же Надежда Харитоновна, она же Матильда), прозвучало:
- А вас Татьяна Владимировна, прошу остаться…
Когда все вышли из кабинета, Матильда испуганно посмотрела на Татьяну и почему–то шёпотом сказала:
- Начальник мед. отдела мне вчера домой звонил, злой, как собака! – глаза Матильды сделались круглыми, стали зеленее обычного, как у кошки, которую застукали на хозяйском столе возле тарелки с колбасой. – Орал, что выгонит меня без пенсии… Не могу понять, что вы там натворили…
- Что натворили? Дистрофиков выявили и это не понравилось, - ответила Татьяна, не понимая как информация так быстро достигла управления. Подумав, она предположила, что в мед отдел нажаловался начальник мятежной колонии с подачи доктора Абста. Ему нужно было до поступления письменных отчётов в мед. отдел всё уладить и скрыть то, что «накопала» в колонии комиссия, ведь что написано пером, не вырубишь топором.
– У многих осуждённых дистрофия и гиповитаминоз, это только по моей части. Лекарств совсем нет…
- Татьяна, - ласковым голосом сказала Матильда, - я понимаю, дистрофия, авитаминоз, но ты как-нибудь поделикатней, помягче в отчёте это всё отрази. Абста опять же жалко, пусть до пенсии без потрясений доработает…
- Я поняла, - холодно отозвалась Татьяна и вышла из кабинета. По пути в «хирургию», куда она направилась, чтобы переговорить с Германом Афанасьевичем, вспомнила парламентёра Морозова, бледного и худого, который пришёл к Татьяне просить помощи от имени братвы. Герман собирался на операцию и, выслушав о пожелании Матильды насчёт «помягче» и «поделикатней», легко согласился на просьбу главного врача. Всё-таки Абст хорошо поработал в тот вечер в гостинице. После того, как Татьяна ушла в свой номер, доктора ещё долго пьянствовали и слушали рассказы Абста о его тяжёлой доле. Разжалобил коллег. На обратном пути в вагоне мужчины ели морошку и бруснику в сахаре, которую принесла Ленка Снегирёва. Видать головы трещали после термоядерного самогона щедрого Абста. Юрий Петрович, не так давно перенесший инфаркт, и в компаниях позволявший себе «только рюмочку», всю дорогу корил своих попутчиков:
- Алкаши, все гостинцы Танюшкины сожрали.
* * *
Вернувшись в отделение, Татьяна немедленно села за отчёт о командировке и написала его без всяких «политесов». Старшая мед сестра доставила отчёт в кабинет главного врача. Как и предполагала Татьяна, через несколько минут раздался звонок от Надежды Харитоновны.
- Татьяна Владимировна, - послышался в трубке голос Матильды, - ну я же просила помягче… Что руководство колонии может сделать, если сверху урезали финансирование. Где взять средства на дополнительное питание, на витамины…, - с отчаянием в голосе твердила она.
— Значит пусть зэки умирают от голода как в концлагерях? – с раздражением возразила Татьяна. – Где начальники будут брать средства, это их забота, для того они и посажены так высоко, - продолжала она. – А вы, Надежда Харитоновна, знаете, какой шикарный ремонт сделан в здании управления в то время, когда нам постоянно задерживают зарплату? У многих сотрудников за проезд в автобусе заплатить нечем, пешком до работы ходят в такие морозы. А вы знаете…
- Всё я знаю, прекрати свою политинформацию, - потребовала Матильда.
- Если мы все от голода передохнем, за это никто не ответит, - не могла успокоиться Татьяна, - а вот если жулик умрёт, виноватых найдут обязательно, не исключено, что нас с вами, дескать не выявили, не предупредили…
- Перестань, - послышалось из трубки. – Такой отчёт я отправить не могу, переписывай, – твёрдо сказала Матильда.
- Я напишу точно такой же. – крикнула Татьяна и бросила трубку. Своё слово она сдержала.
В этот же день в отделение стали поступать больные, которых направила Татьяна из колонии. Обследование не выявило каких-либо истощающих заболеваний. Оставалась одна причина – недостаточное питание. За те три дня, в течение которых Татьяна отсутствовала, в «терапию» поступило ещё несколько больных из других колоний с аналогичными симптомами. Все были с низким весом, апатичные, с шатающимися зубами и распухшими красными суставами. Терапевты пришли к выводу, что дистрофия и авитаминоз проникает во все колонии и становится бичом ФСИН. Татьяна вместе с коллегами в отделении размышляла о том, что делать. Решили, во-первых, уговорить Матильду пригласить в больницу всех начальников медчастей колоний, которые были недалеко от города, а их было четыре, плюс следственный изолятор. Провести с ними совещание и разработать план действий для ликвидации ЧП. Всем было понятно, что, если ситуация ухудшится, обвинят во всём, конечно, медиков. Во-вторых, для всех других колоний Татьяна напишет рекомендательное письмо, которое отправит через мед отдел управления. В нём она укажет меры борьбы с этой напастью. Жизнь научила защищаться, но не это главное. Татьяна помнила о своём обещании, данном Морозову.
Надежда Харитоновна благосклонно отнеслась к идее созвать начальников медчастей в ближайший понедельник, а насчёт письма задумалась. Сказала: «пиши пока, а там видно будет». Не отказала, и на том спасибо.
Поздним вечером Татьяна начала писать «воззвание», но зазвонил телефон. Это был Лёва. Ленка, несмотря на своё обещание не давать Лёве её телефон, обещание нарушила, дура!
- Танечка, здравствуй! - прозвучал в трубке знакомый голос.
- «Знакомый голос», усмехнулась Татьяна, - родным этот голос был когда-то.
- Я скучаю! Не могу забыть наше свидание, - Лёва заметно волновался, - а ты помнишь?
- Мне нечего вспоминать, это было не со мной, - холодно ответила Татьяна.
В трубке раздалось молчание, которое чуть не раздавило барабанные перепонки.
- Ты бредишь? – выдавил из себя Лёва.
- Да, умом тронулась, причём давно, - сказала Татьяна. - Не звони больше! – добавила она и положила трубку.
Однажды, она запретила себе вспоминать о Лёве. Правда потом была ещё одна встреча, от которой Татьяне было стыдно до сих пор. Тогда с ней что-то случилось, помутнение рассудка, наверное.
В холодильнике стояла литровая банка клюквы, которую притащила на вокзал Снегирёва. Татьяна взяла в рот ягодку и её лицо исказилось.
- Наверное, в тот день на вокзале у меня была такая же физиономия, - подумала она, вспомнив уже давнее прошлое.
* * *
Был солнечный августовский полдень. Татьяна бежала на вокзал. Сегодня из Якутии возвращается студенческий строительный отряд. Приезжает Лёва. Они не виделись два месяца. Отряд уехал в середине июня и Лёве даже пришлось один экзамен за четвёртый курс сдавать досрочно. Практику ему предстояло, как и всем стройотрядовцам, пройти там же в Якутии. Татьяна после практики отправлялась в ГДР для углублённого изучения немецкого языка. Она его и так неплохо знала, а хотелось совершенства! В эту команду по обмену студентами Татьяна попала по блату. Муж старшей сестры был «крупной военной шишкой», и много лет работал в Германии. Он похлопотал, чтобы любимая Танюша поучилась за границей, а потом ещё целый месяц пожила у них в маленьком немецком городке. Так и получилось, по блату всё возможно!
На встречу с Лёвой Татьяна буквально летела. На ней коротенькая юбочка тёмно-синего цвета в клеточку, да ещё и в складочку, белая блузка с крылышками! Беленькие туфельки, сумочка через плечо, розовая правда, (ну, нет другой!), зато на длинной металлической цепочке! В кудрявых волосах заколка красивая – чешская бижутерия! Спина прямая, подбородок вздёрнут, всё как учила старшая сестра. Татьяна с удовольствием смотрела на своё отражение в витринах магазинов.
- Как бы Лёва не ослеп от такой красоты, - веселилась Таня, любуясь собой, а в голове крутилась детская поговорка - «кто хвалится, тот с горы свалится». По дороге купила два пирожных. Продавщица упаковала их в прозрачную коробочку с мелкими цветочками. Кроме пирожных ещё один сюрприз для Лёвы – стихотворение Генриха Гейне «На севере диком стоит одиноко на голой вершине сосна» на немецком языке!
Народу на перроне полно, разминается оркестр приготовившись играть марш. Многие встречающие с цветами.
- А я с пирожными, а цветочки на коробочке, - весело думала Таня.
Наконец поезд прибыл и из него стали выгружаться студенты. Лёва не знал, что Татьяна будет его встречать. Это ещё один сюрприз для любимого! Они не переписывались, сложно это - из-за границы в Якутию… Когда расставались, поцеловались и обещали не забывать друг друга и при встрече всё-всё друг другу рассказать. Студенты весёлые, многие с гитарами, на стройотрядовских формах значки, эмблемы, все загорелые, будто не из Якутии приехали, а с черноморского побережья. Вон Лёва идёт, загорелый, взрослый какой-то, бородка незнакомая. Чуб выгорел, а глаза те же голубые-голубые. Татьяна помахала другу рукой, выскочила перед ним и хотела броситься на шею, но вовремя остановилась. Лёва держал за руку девушку и нёс её сумку. Он растерялся, и Татьяна тоже не могла сообразить, что ей говорить и что делать.
- А я нам, нет тебе, то есть вам, - мямлила она, протягивая коробочку Лёве. Он отпустил руку спутницы и неловко одной рукой взял пирожные. Татьяна отвернулась и быстрым шагом направилась к выходу в город. Она услышала короткий стук, и, обернувшись, увидела, как Лёва поднимает с асфальта коробочку. Он не окликнул Татьяну, не догнал её, и она почему-то сразу поняла, что это конец.
- Они упали, они такие красивые, наверное, очень вкусные, - всхлипывая думала она о пирожных, как будто в этой красивой нежной коробочке была её любовь, и она разбилась.
Когда началась учёба, Татьяна с большим трудом перевелась на другой поток, чтобы не встречаться с Лёвой. Однажды на общей лекции Лёва сел в аудитории рядом. Татьяна хотела пересесть на другое место, но Лёва крепко взял её за руку, не отпускал. Она то и дело пыталась вытащить её, но он словно в тисках сжимал её ладонь. Три курса они - Таня и Лёва ходили, взявшись за руки, а на четвёртом парни высмеяли Лёву, намекая, что уже пора переходить к более близким отношениям, а то какой-то детский сад получается, смешно. С тех пор только когда они оставались одни, Лёва осторожно брал в свои руки руку Тани, нежно пожимал её и говорил стихами А. Фета «в моей руке - какое чудо – Твоя рука».
Теперь Лёва другой.
- Мне больно, - наконец сказала Татьяна. Получилось громко, и сидящие впереди студенты обернулись. Лёва ослабил хватку, но руку не отпустил. После первого часа он властно вывел Таню на улицу и усадил на лавочку в сквере.
- Выслушай меня, пожалуйста. Я подлец, я ничтожество…
- Предатель, - подсказала Татьяна.
- Да, - согласился Лёва. - Этот список можно продолжить. Я люблю тебя, даже думал, что жить без тебя не смогу, однако, живу…, - сказал Лёва грустно. - Наташа очень хорошая, добрая, но… Понимаешь, у нас с ней всё было, всё ..., - Лёва многозначительно посмотрел на Таню. - Так получилось и теперь я просто обязан на ней жениться, - как-то по-книжному закончил он.
- А у нас с тобой, значит ничего не было? – спросила Татьяна. – «Всё» — это постель? А остальное ничто? Спасибо, буду знать, - сказала Таня, вставая. – Не ходи за мной, - зло сказала она, пытаясь подавить рыдания. Вскоре Лёва женился.
Долгое время Таня пребывала в депрессии, мама очень переживала, говорила, что первая любовь редко бывает счастливой, что у дочери всё ещё впереди… Татьяна долго мучилась, страдала, даже хотела уйти из института, но потом решила для себя, что больше не позволит себе кого-то любить, будет любить только работу. Эта любовь, она очень надеялась, будет взаимной.
- Хватит воспоминаний, надо письмо писать, - спохватилась Татьяна, выплюнув клюкву.
* * *
Через несколько дней в больницу приехал сам начальник медицинского отдела управления. Он не скрывал, что приехал «по душу» Татьяны Владимировны. В «терапии» начальник занял отдельный кабинет и попросил все истории болезни больных с «крамольными» диагнозами, искал к чему придраться. Все больные были им лично осмотрены, но выводы, какие сделал проверяющий по итогам своей работы, он не озвучил.
Когда образовался ФСИН, всеми любимый начальник мед отдела Александр Яковлевич остался в МВД, а в новую структуру набрали новых людей. Во главе медицинской службы встал бывший начальник мед части одной из колоний строгого режима, которая была недалеко от столицы. Колония была на хорошем счету, а начальник мед части был «на виду» у республиканского начальства. Прежний руководитель – Александр Яковлевич всегда доверял докторам больницы, ценил их опыт и знания. Новый держался свысока даже с Матильдой, чей авторитет был непререкаемым как среди сотрудников, так и среди спец контингента. Прочую «мелкую сошку» вроде Татьяны Владимировн он вообще не замечал. Уважал, правда, хирургов, да и то только потому, что они могли, если что, послать куда подальше, побаивался. Новый начальник мед. отдела, приехал на Север из Кишинёва, поэтому сразу получил в больнице прозвище Будулай.
Что ждать от визита такого высокого гостя, никто не знал. Все нервничали. Надежда Харитоновна сказала, что Будулай был в ярости, видимо, потому что, закончилась его спокойная жизнь.
- Шум, гам! Разбудили лихо…, - ворчала Матильда, - а всё из-за тебя, - укоряла она Татьяну.
Наконец Будулай взял с собой написанное Татьяной письмо, никак не прокомментировав его содержание и уехал задумчивый. Татьяна заволновалась ещё больше потому, что начальник может выбросить это «воззвание» в мусорное ведро, ведь оно не прошло регистрацию в канцелярии. Добрая Наталья Николаевна предлагала не думать о новом начальнике так плохо.
- Начальник всему печальник, - наивно твердила она. – Должен же он прислушаться, начать реагировать!
В этом Татьяна была не совсем уверена. На всякий случай она написала своё послание для коллег ещё раз, и настояла, чтобы оно было зарегистрировано. Матильда долго сопротивлялась, не хотела подписывать его, считая это неуважением по отношению к Будулаю, но перед Татьяной всякий раз вставал образ истощённого Морозова, и она усиливала натиск. После командировки этот Морозов будто преследовал её и однажды даже приснился в каком-то кошмаре.
Татьяна победила. Письмо зарегистрировали и отправили в мед. отдел. Через некоторое время «наверху» началось какое-то шевеление. По колониям стали разъезжать комиссии. Начальники с «большими» погонами ходили по продовольственным складам, проверяли нормы питания, писали отчёты. В управлении собирались представительные совещания, приглашали Матильду, где она выступала с пламенными речами, отстаивая позицию докторов больницы. Несмотря на все тревоги, которые ей пришлось пережить, она гордилась своими сотрудниками, поднявшими эту волну. Одним словом, «процесс пошёл» как говорили в то время.
Ходили слухи, что жизнь в колонии, где был бунт, налаживается. Организовали отряд, куда определяли всех «доходяг». Там их усиленно кормили, пичкали витаминами. Во всей «зоне» улучшилось питание, прошла амнистия и многих освободили. Абст мало, но изменился, даже стал принимать больных.
* * *
Через несколько месяцев, оказавшись в столице в управлении по своим делам, Татьяна случайно встретилась с Будулаем. Он, как ни странно, встретил её очень радушно, пригласил в свой кабинет, угощал чаем. Вспоминая прошедшие тяжёлые времена, Будулай поведал, что в некоторых управлениях они закончились трагически для большого количества спец контингента. В результате этого всё руководство было уволено, некоторые даже получили уголовное наказание.
- А мы совместными усилиями все трудности преодолели, не допустили трагедии, - сказал Будулай и весело посмотрел на Татьяну, - вместе боролись и победили! Теперь нас даже в пример ставят!
Да, это было правдой. Доктора вовремя выявили проблему, боролись на местах, а руководители действовали на самом верху, «выбивали» дополнительные ресурсы, добились амнистии, выявляли коррупционеров, воров, и вот получили хороший результат.
Начальник улыбнулся, а потом, будто извиняясь, тихо сказал:
- Спасибо, Татьяна Владимировна!
В «зоне», похожей на концлагерь, далеко от столицы Татьяне Владимировне тихо улыбался ещё один человек - парламентёр Морозов.
Добро не лихо; бродит в мире тихо.