Рыбаков возвращался из Москвы. Он вырвался в двухнедельный отпуск в то время, на которое никто из инженерного состава его предприятия не претендовал, то есть зимой, в самом начале декабря. По сыновьям соскучился, по родителям. Бывшая жена не препятствовала контактам их общих детей с бабушкой и дедушкой, поэтому мальчишки все каникулы и выходные дни проводили у родителей Рыбакова. Когда Женька появился в родном доме, он несмотря на то, что много лет находился (как выражалась мама) «у чёрта на рогах», в театры и музеи не рвался, а наслаждался обществом дорогих ему людей. Один раз только сходили вместе с сыновьями на каток, с однокурсниками встретился в кабаке и с мамой посетил её любимую Третьяковку. Правда многие друзья приходили повидаться, узнав, что Женька вернулся из «мест не столь отдалённых». Валялся на диване у огромного книжного шкафа, перебирая знакомые книги и перечитывая отдельные любимые эпизоды.
Наткнулся в шкафу на небольшую, слегка засаленную книжонку под названием «Русская эпиграмма», купленную им давным-давно на книжном развале. Полистал знакомые страницы и подумал, что неплохо бы подарить это сокровище своему приятелю инженеру лесопильного цеха Сергею Петровичу, в миру Серёге. Он собирал анекдоты, частушки, в большинстве из которых в изобилии присутствовала нецензурная лексика. Рыбаков часто спорил с приятелем по этому поводу, доказывая, что русский язык так богат, что и без мата можно очень колоритно рассказать о любом событии и выразить самые тонкие чувства. До колонии Женька тоже иногда матерился тем более, что в среде интеллигенции, особенно творческой, к которой принадлежала его жена Лена, это считалось шиком. Ленка после окончания технического ВУЗа стала солисткой в инструментальном ансамбле. Она не смогла работать инженером на заводе и даже в конструкторском бюро, куда её по блату устроили родители, поэтому и угодила из технической в творческую интеллигенцию. К лексикону супруги Рыбаков относился спокойно, но после колонии он стал ярым противником мата, по крайней мере перестал выражаться сам. В зоне так нахлебался всякого дерьма, что любое нецензурное слово вызывало в нём отвращение. С женой они были разведены. Ленка имела новую семью, дочь, о которой мечтала, а с Рыбаковым они родили двух сыновей и в этом был виноват, конечно, он – Женька.
Рыбаков учился с будущей женой на одном курсе, на котором она блистала не только своими пятёрками по всем предметам, что говорило о её уме, но и красотой и талантами – пела в студенческом эстрадном ансамбле. Ухажёров у звезды было полно, но Женька всех поборол. Они поженились и были счастливы до тех пор, пока Рыбакова не посадили. За время разлуки Ленка полюбила руководителя ансамбля, в котором работала, и вскоре пара вступила в законный брак. Рыбаков, конечно, переживал, но понимал, что он освободится из зоны другим человеком, к которому жена, если бы они не расстались, не смогла бы относиться по-прежнему. Она была далека от тех сомнений, терзаний, лишений, и душевных мук, которые испытал он и это было бы препятствием для их взаимопонимания. Он влюбился в Татьяну именно потому, что, кроме того, что она была умной и доброй, ей не надо было объяснять многого из того, что пришлось ему пережить.
Кстати, о Татьяне. Рыбаков вспомнил какое впечатление произвёл на неё Серёга, когда прочитал одно из своих стихотворений про соплю. Танька открыла рот, услышав этот перл от инженера Сергея Петровича, правда слегка поддатого. У Татьяны тоже был бесценный фолиант, в который она записывала умные мысли великих людей, цензурные, конечно. Сергей неоднократно просил Рыбакова, чтобы он привёз ему это творение с целью позаимствовать кое-что из него. Татьяна была не против, однако, тетрадка путешествовала по общаге и поймать её было не так-то просто. Одним словом, не случилось. Вспомнив об этом Рыбаков заулыбался и твёрдо решил подарить книжку приятелю. Требовалось, конечно, одобрение отца.
Практически весь технический персонал для предприятия Рыбакова подыскал Александр Александрович, когда Женька ещё только собирался освободиться из колонии по УДО. Отец – человек от природы умный, бывалый (одна ВОВ, которую Александр Александрович прошёл с первых до последних дней, чего стоит) и образованный, к появлению на свободе сына уже наладил производство и имел представление о каждом работнике. Знал он, конечно, и о увлечении инженера Сергея Петровича. Как-то он попросил Серёгу поделиться с ним своими сокровищами. Инженер продемонстрировал несколько общих тетрадей, где аккуратным почерком были записаны частушки, анекдоты, всевозможные неприличные выражения, которые с точки зрения Серёги были верхом остроумия. Александр Александрович предложил Сергею дополнить свои записи искромётными эпиграммами Валентина Гафта и других авторов. Он привёл пример литературной «битвы титанов» между писателем сатириком Виктором Ардовым и Сергеем Михалковым. Начал это Ардов, когда написал:
Все знают басни Михалкова,
Он пишет просто, бестолково...
Ему досталась от Эзопа,
Не голова, а только ж а.
Ответ от знаменитого литератора прилетел незамедлительно:
Литературе нужен Ардов, Как ж е пара бакенбардов.
Сергей Петрович был в восторге, но черпать мысли великих было не от куда, так как в посёлке была лишь школьная библиотека с набором литературы для школьной программы, «Литературная газета» по неизвестной причине до посёлка не доходила, и Женька решил, что маленькая книжечка с эпиграммами будет большим подарком для друга.
Собирали в обратный путь Рыбакова всей семьёй. Мама упаковала несколько банок варенья, аджики и лечо собственного приготовления. Для Альбины, которую мама считала Женькиным Ангелом Хранителем, она положила в дорожную сумку сына красивый пакетик, заглянув в который, Рыбаков увидел изящную коробочку с французскими духами и какую-то особенную шоколадку. Михаилу Михайловичу отец передал шикарно упакованную бутылку редкой фирменной водки в хрустальном графине и палку сырокопчёной колбасы на закуску. Совместно было решено, что Серёге в подарок он возьмёт книжечку «Русская эпиграмма», да и в дороге будет что почитать.
Подарок для любимой Татьяны Рыбаков подбирал тайно от родителей. Они подозревали, что у сына появилась женщина, о чём проговорилась Марковна. Александр Александрович как-то позвонил Евгению на квартиру, но его не было дома и на звонок ответила Альбина, которая в это время топила печи и смотрела очередной сериал. Был выходной день, и Марковна намекнула, что хозяин уехал в город по сердечным делам. Допытываться о подробностях Александр Александрович посчитал нетактичным по отношению к сыну, и они с женой стали терпеливо ждать, когда Евгений сам расскажет родителям о своей любви, если это глубокие чувства, а если кратковременная страсть, то зачем им знать об этом. Однако, сын молчал.
После посещения Третьяковки, Женька заманил маму в ювелирный магазин, где купил Екатерине Семёновне (так звали маму) в подарок золотое кольцо с янтарём. Это был её любимый камень. Мама была тронута вниманием сына. Вечером она долго сидела у телефона, обзванивая своих многочисленных подруг, и рассказывая о подарке. Пока матушка в магазине выбирала и примеряла перстень, Рыбаков в другом отделе узнал, есть ли в продаже украшения с зелёным гранатом.
* * *
Женька был принят в компанию друзей Тани, среди которых были геологи. Город находился недалеко от северных отрогов Урала и был центром геологоразведки республики. В административном здании этого учреждения располагался минералогический музей. Однажды Женька вместе с Татьяной, Натальей Николаевной и её мужем Борисом там побывали. Запросто попасть в музей было невозможно, он был, что называется «для служебного пользования». Компания посетила это «секретное» заведение по приглашению самого главного геолога республики - отцом одной из подруг Татьяны. Несмотря на возраст, (чуть младше Женькиного отца) Геолог был в прекрасной физической форме и сам провёл экскурсию для друзей дочери. Все были в восторге, а Геолог не сводил глаз с Татьяны и создавалось впечатление, что всё это действо ради неё. Женька вздумал было ревновать Таньку к старику, но Наталья Николаевна, как самый проницательный член коллектива, раньше всех заметив это, объяснила ревнивцу, что Геолог – Татьянин пациент, которого она лечит по просьбе подруги. От сердца отлегло, Рыбаков стал внимательно слушать экскурсовода и узнал много интересного.
Узнал, например, что гранат считается золушкой драгоценных камней, и стоит недорого потому, что гранатов на Земле большое количество. Правда, наши уральские месторождения давно выработаны. Но, (Женька услышал об этом впервые) существует зелёная разновидность граната, которая называется трудным словом демантОид и он, в отличии от своих розовых, красных и жёлтых собратьев стоит значительно дороже. Геолог с увлечением рассказывал именно об этом камне, который имеет прекрасный зелёный цвет из-за чего его ещё называют русским изумрудом. Коэффициент преломления света у него почти как у алмаза, то есть при попадании светового луча на кристалл, он играет всеми цветами радуги как бриллиант. Женька, не отрываясь наблюдал за Татьяной, которая как зачарованная смотрела на витрину, за стеклом которой лежал булыжник величиной с кулак с вкраплениями маленьких кристалликов ярко-зелёного цвета. В голове сразу возник план во что бы то ни стало раздобыть для Татьяны украшение с этим самым демантоидом. Геолог уточнил, что камень редкий и крупные экземпляры в природе практически не встречаются.
- Тем интересней будет поиск и желаннее находка, - решил Рыбаков.
Находясь в Москве, он в первом же ювелирном магазине, куда зашёл с мамой, встретил украшение с этим камнем, что посчитал хорошим предзнаменованием. Серьги были золотыми, оправа совсем простенькая, но зелёные камушки так «играли», при попадании на них света от настольной лампы, которую продавец поставила на витрину и включила, чтобы можно было лучше рассмотреть украшение, что глаза Женьки засверкали и «заиграли» так же. Увидев, что мама приближается к нему, он пробормотал продавцу: «Беру, но только завтра» и пошёл навстречу Екатерине Семёновне. На следующий день Рыбаков примчался к открытию магазина, боясь, что покупка ускользнёт из его рук потому, что вчера продавец предупредила, что украшение с демантоидом единственное. Женька прибудет на Север перед днём рождения любимой женщины в субботу 13 декабря, а четырнадцатого декабря изволила родиться его Татьяна. Лучшего подарка, чем серьги с редким и красивым камнем придумать было сложно, и Женька был очень доволен собой.
* * *
В купе скорого поезда, который через трое суток доберётся до самой северной окраины страны, Рыбаков появился первым. Он разместил дорожную сумку в ящик под нижней полкой. Коробку с мамиными деликатесами поставил на третью полку над своим верхним местом. На перроне стоял отец со своим молодым приятелем, который и привёз их на вокзал. Рядом с сорокалетним бравым мужчиной отец в своей дублёнке и пыжиковой шапке выглядел каким-то несчастным и Женька, прорвавшись сквозь толпу пассажиров, которые заходили в вагон, выскочил на улицу. Он потребовал, чтобы его провожающие отправлялись домой потому, что до отправления поезда было ещё целых полчаса.
- На улице холодно и ветрено, отец может замёрзнуть, простудиться, – тревожился Женька, но, когда после рукопожатий и объятий отец стал удаляться с перрона, сердце Рыбакова сжала тоска. Он видел, как постарел отец за последние годы и причины тому были очень веские - тюрьма, суд и колония сына. Всю свою жизнь Женька будет каяться в том, что с ним это случилось и подкосило родителей. С другой стороны, если бы Рыбаков не оказался в колонии, он никогда не встретил бы Татьяну, о чём всегда думал с ужасом. Вот уж действительно, не было бы счастья, да несчастье помогло. Женька перекрестил воздух в направлении удаляющейся фигуры отца как делала мама, и зашёл в вагон. Там, пока он отсутствовал, появилась заморённая девчушка, скорее всего студентка. Женька поздоровался с попутчицей, она молча кивнула на приветствие, сняла пуховик, забралась на верхнюю полку, предварительно заправив постель, и тут же уснула.
За несколько минут до отправления появилась дама в очках и норковой шубе. Она расположилась на нижнем месте под Рыбаковым. Дама тщательно упаковала шубу в специальный пакет и уложила в ящик на чемодан с колёсиками, рядом с которым стояла дорожная Женькина сумка. Дама брезгливо подвинула сумку Рыбакова и с видом обиженного ребёнка уселась на своё нижнее место. Рыбаков вспомнил что, когда он пробирался из вагона сквозь толпу пассажиров, чтобы попрощаться с отцом, нечаянно толкнул эту женщину. Несмотря на то, что Женька с обворожительной улыбкой извинился, дама посмотрела на него «как Ленин на буржуазию» и смачно сказала: «Хам!»
- Вот те нате, хрен в томате, - пробормотал Рыбаков увидев оскорблённую даму, которая оказалась соседкой по купе, что не предвещало ничего хорошего. - Прорвёмся, однако, - оптимистично подумал Рыбаков, забрался на своё верхнее место и открыл «Русскую эпиграмму».
Он проснулся через два часа, от шума, который доносился снизу. «Эпиграмма» упала вниз прямо на стакан с чаем студентки. Девушка ойкнула от неожиданности, а дама в очках возмущённо встала со своего места и опять взглянув на Женьку как вождь пролетариата на класс эксплуататоров, выговорила сонному Рыбакову о его неуважении к попутчикам. Студентка с улыбкой подала Женьке книгу. Рыбаков извинился, повернулся на другой бок и попытался вновь уснуть, чтобы скоротать время, ехать предстояло целые сутки.
Заснуть не получалось, лежал и мечтал, как заявится к Татьяне накануне её дня рождения, как на следующий день вручит ей подарок. Однако сосредоточиться на мечтах тоже не получилось, попутчицы внизу болтали и Рыбаков стал невольно прислушиваться к их разговору. Женщины пили чай и беседовали, хотя диалогом этот разговор можно было назвать с трудом. Говорила в основном дама в очках, а студентка лишь изредка неуверенно вставляла реплики. На столике стояли два стакана в подстаканниках, лежал надорванный шелестящий пакетик с сухариками, принадлежащий студентке, а около дамы стоял контейнер с бутербродами и сладостями. Дама рассказывала своей попутчице о том, где она побывала во время своего отпуска.
- Конечно же в Европе, кто бы сомневался, - ехидно подумал Женька.
Действительно, дама, закатив глаза вспоминала о музеях Италии и Парижа, о чудных круассанах и кофе на Елисейских полях, о том, о чём Женька прекрасно был осведомлён и без посещения этих мест, впрочем, как и все граждане, имеющие телевизор. Ничего нового из повествования дамы Рыбаков не услышал.
- Там, деточка, всё другое! Воздух, пища, люди, - страстно внушала студентке дама. - Надо решиться, накопить денег и свалить отсюда. Это убожество, - кивала она на вагонное окно, за которым проплывали припорошенные снегом поля, болотца, оголённые рощи и полустанки. Картина действительно была печальной. Зима в этом году была ранней, снег валил каждый день, но его всё равно не хватало, чтобы засыпать ровным белоснежным покрывалом эти гигантские пространства.
- Нищета, хамство вокруг, - чеканила женщина, явно намекая на Рыбакова. - Мы кичимся своими гениями - Пушкиным, Лермонтовым, Куприным…, - продолжала вещать дама. – А если разобраться, то - Пушкин не русский, а потомок чернокожего камерунца. Лермонтов – англичанин, Куприн - татарин и так всё, чем мы гордимся, оказывается не русским, - откровенничала дама.
Рыбаков уже ненавидел эту «клушу», променявшую Пушкина и юного гения Лермонтова на круассаны и прочую хрень. Он с нетерпением ждал, как на это среагирует студентка. Из разговоров, невольно подслушанных Рыбаковым, он узнал, что девушка училась в Москве на третьем курсе пединститута на математическом факультете, а сейчас едет домой в архангельскую область по неотложным делам. Клуша оказалась преподавателем технологического института в городе, где жила Женькина возлюбленная. Девушка робела перед преподом, но беседу поддерживала.
- Пушкин, наверное, самый русский из всех несмотря на то, что в его жилах есть и африканская кровь, - несмело возразила студентка. Девушка заметно волновалась, но продолжила. – Африка огромный континент, битком набитый неграми, но, почему–то поэт Пушкин появился в России. Наверное, для того, чтобы стать русским гением, нужно было слушать сказки, которые рассказывала русская няня, чтобы был «мороз и солнце», и «унылая пора - очей очарованье» и три девицы под окном и всё–всё, что есть только в России, - тихо сказала студентка и голос её задрожал, как будто она вот-вот заплачет.
- Молодец, девчонка, - с восторгом подумал Женька и спустился вниз. Поезд прибыл в Ярославль, где предстояла длительная стоянка. Можно было выйти на улицу и размяться.
Лучший способ размяться – пробежка. Женька узнал у стоящего возле здания вокзала мужика с лопатой далеко ли до магазина, где можно купить водки и рванул в указанном направлении. В забегаловке, которая была в двух шагах, он купил «из-под полы» бутылку водки местного завода, чтобы иметь представление о Ярославле. Водка нужна была для того, чтобы отметить встречу с любимой. У Татьяны в общаге праздновались все события достойные внимания докторов больницы и после этих посиделок в кухонном шкафчике всегда появлялись бутылки с остатками вина, иногда коньяка. Водки никогда не оставалось, поэтому Рыбаков купил бутылку, чтобы не тратить драгоценное время встречи с любимой на поход в магазин. Коньяк, на который иногда была согласна Татьяна, в сумке у Женьки имелся, а он сам предпочитал исключительно водку. Женька бродил вдоль состава и увидел, как на перрон на предельной скорости примчались трое мужиков нагруженные вещами как ломовые лошади и остановились у Женькиного вагона. Один из них стал рыться в карманах в поисках билета и паспорта. Наконец, документы на проезд были предъявлены и все трое ринулись в вагон. Проводница кричала им в след, чтобы провожающие поторапливались так как до отправления оставалось несколько минут. Двое из мужиков вылетели из вагона как пенная струя из бутылки с шампанским. Раскрасневшаяся на морозце проводница призывно помахала «своим» пассажирам, гуляющим по перрону, и Женька вместе со всеми зашёл в вагон.
В купе Рыбакова появился новый пассажир, который стоял лицом к окну и махал рукой бегущим за вагоном провожающими. Наконец они стали отставать, мужчина повернулся к Рыбакову, остановившемуся в дверях, и протянул руку. Это был высокий крепкий мужик один из трёх ломовых лошадей, на которых Женька обратил внимание на перроне.
- Виктор, - представился мужчина. Рыбаков тоже представился, а Виктор повернулся к женщинам, которые после своей дискуссии о писателях сидели тихие и обиженные друг на друга.
- Вы чего такие кислые? - обратился новичок к дамам. – Ужинать пора, шесть часов уже скоро. После восемнадцати есть не рекомендуется для сохранения фигуры. А я свою фигуру сохраняю, - хохотнул он и похлопал себя по большому «пивному» животу.
- Как тебя зовут, дочка, - спросил он у студентки, забившейся в угол на нижней полке. Настя, значит… Ну ка, ребячьим делом сбегай к проводнице, принеси ещё два стакана, пустых, - уточнил он. А я пока расположусь на своём месте.
- Хотелось бы узнать и ваше имя, - обратился он к сердитой даме и протянул свою огромную ладонь. Женьке показалось, что у мымры от такой фамильярности вспотели очки, но она вдруг без восторга, конечно, сообщила о том, что её зовут Аделина и ответила на рукопожатие.
Через десять минут пребывания в купе нового пассажира попутчики знали о нём почти всё: что ему пятьдесят два года и он возвращается домой из деревни Новосёлки Ярославской области, где был на юбилее младшей сестры, что он сварщик самого высокого разряда, что у него двое взрослых детей и есть уже внуки, что едет он на самый крайний Север туда, где, как говорила Рина Зелёная, кончается география.
Виктор суетился возле стола. Он достал из одной сумки банку солёных огурцов, кусок копчёного сала, несколько пирогов внушительных размеров, из другой с загадочным видом извлёк бутылку с самогоном. Дама в очках демонстративно вышла в коридор и закрыла дверь купе.
- Ты никуда не уходи, сейчас есть будем. Смотреть на тебя тошно, тощая, бледная, - по- стариковски ворчал Виктор, обращаясь к студентке.
Женька достал с третьей полки свою сумку с провизией и извлёк из неё завёрнутую в фольгу жареную курицу, нарезанный свежий огурец от которого по купе разошёлся запах лета и отпуска и маленькие мамины пирожки.
- Братан, - обратился Виктор к Женьке, - неудобно как-то перед Аделаидой…
- Аделиной Николаевной, - поправила студентка.
- Ну, да, Абделиной! Пригласи к столу, ты ведь её хорошо знаешь, целых четыре часа в одном купе ехали, – уверенно сказал Виктор.
Женька, у которого при виде такого изобилия на столе засосало под ложечкой, чуть поколебавшись, вышел из купе и обратился к Аделине, грустно стоящей у окна.
- Адель, я старый солдат и не знаю слов любви, - Женька почувствовал, как его «понесло» в предвкушении ужина. - Позвольте пригласить Вас на нашу скромную трапезу. В меню консоме со спаржей, как вы привыкли в Париже, жюльен, фуа-гра, шампанское «Вдова Клико», брют.
Аделина уставилась на Рыбакова, как будто перед ней был опутанный «хвостами» студент, отвечающий как круглый отличник или наоборот, отличник, отвечающий как дебил.
- Вы бредите? – спросила она шёпотом, вытаращив глаза, готовые выкатиться из-под очков.
- Отнюдь, - шаркнул башмаком Рыбаков, - прошу ваше превосходительство не побрезговать и откушать с нами чем Бог послал.
Женщина удивлённо смотрела на напыщенного Рыбакова, но вдруг прыснула в ладошку и сказала, смеясь: «Извольте!». Женька галантно взял Аделину под локоток, и они вернулись в купе. Виктор усиленно угощал студентку курицей и пирогами, Женька налегал на сало и мамины пирожки, Аделина пила чай со своим бутербродом и всех угощала сладостями из контейнера. Выпивать дамы отказались. Самогон был вонючий и очень крепкий. Женька из вежливости выпил первую небольшую порцию, а потом отказался, сославшись на язву (соврал).
- Самые опасные люди трезвенники и язвенники потому, что не пьют, за всеми наблюдают, мотают на ус, - разглагольствовал захмелевший Виктор.
Рыбаков предложил дамам коньяк, но они категорически отказались, Виктор на предложение ответил, что пьёт только своё пусть и вонючее, но безопасное. После обильной еды глаза у студентки осоловели, она забралась на свою полку и оттуда слушала разговоры взрослых. Аделина внимательно присматривалась к Рыбакову, задавала ему вопросы относительно семейного положения и профессии, выдавая статус сорокалетней незамужней женщины, но Рыбаков был на чеку. Наконец женщина потеряла к нему интерес и легла на своём месте, вынудив Женьку перебраться на полку Виктора.
- Представляешь, вся родня собралась на юбилей к сеструхе, друзья, подруги, – рассказывал попутчик за трапезой. - Одна из них, когда выпила как следует, призналась, что мечтает жить в Лондоне. Я обалдел! Насмотрелась, блин, на Ливанова с Соломиным в фильме про Шерлока Холмса. Говорила на полном серьёзе, что, если была бы возможность, уехала бы в Англию. Всю жизнь просидела в конторе, в родной деревне и вот тебе результат, за кордон потянуло. Не любит она, видишь ли, свою деревню, страну… Слава Богу, её отец инвалид великой отечественной, дядя Вася не дожил до такого признания. Ты можешь это чем–то объяснить? – обратился Виктор к Рыбакову. – В Англию! Эти суки нам второй фронт до сорок четвёртого года не открывали! – возмущался Виктор.
- А она точно русская? - спросил Женька. – Достоевский говорил, что, если русский говорит, что не любит Родину, не верьте! Он не русский!
- Хрен её знает, вроде русская. А Достоевский хорошо сказал! Пойдём покурим, - предложил он.
В тамбуре Виктор, сказал, хитро прищурив глаз:
- Строптивая бабёнка эта Абделина, сразу видно мужика нет. На тебя глаз положила, как она тебе?
- Да никак, ответил Рыбаков.
Не для меня такая дама,
Я на неё не претендент.
Она профессор. Скажем прямо,
Ей нужен член-корреспондент!
- Продекламировал Женька эпиграмму из заветной книжечки.
Виктор захохотал, выпуская дым изо рта и из носа, закашлялся, и прохрипел:
- Про член-то ты здорово сказанул.
- Это не я, а некто Казин В. В., - оправдывался Рыбаков, поражённый такой трактовкой эпиграммы.
* * *
Ночью вышла на своей остановке студентка Настя, её место больше никто не занял. Виктор весь день спал, сильно храпел. Женька отлежал все бока, выходил иногда покурить, а остальное время посвятил чтению. Выучил специально для Татьяны эпиграмму Дмитрия Ивановича Хвостова «Врачу».
- Что ты лечил меня, слух этот, верно, лжив, - я жив.
Наконец, вечером приехали. Виктор сердечно попрощался с Рыбаковым, с Аделиной, и продолжил своё путешествие на край земли. У вокзала Женька договорился с первым попавшимся «бомбилой» и быстро добрался до Татьяниной общаги. Слава Богу она была одна, что случалось нечасто. Женька был счастлив появиться в этом скромном жилище у самой лучшей женщине в мире. Достал родительские дары, варенье, аджику, лечо, принял душ, переоделся. Выпили, долго болтали. Рыбаков рассказывал о родителях, сыновьях, о колоритных попутчиках. Был незабываемый вечер и ночь для обоих.
Чтобы устроить Татьяне сюрприз, утром в кромешной темноте, (рассвет будет только к обеду) Женька прокрался на кухню и достал фужер. По плану нужно было налить в фужер шампанского, (оно было куплено Татьяной для празднования своего дня рождения) опустить туда серьги и дать выпить новорожденной. Ну, вроде того, как военные обмывают свои звёздочки и ордена. В потёмках Рыбаков поставил фужер на стол и пошёл доставать серьги из сумки. Вернувшись, он нашарил рукой фужер, но промахнулся и положил серьги мимо, стал искать их на столе, и смахнул на пол. Нашёл на полу, а когда поднимался зацепил фужер рукой, и он как истинный высококачественный хрусталь из Гуся -хрустального грохнулся со стола с хрустальным звоном и разлетелся на сотни хрустальных осколков.
Проснулась Татьяна, включила свет и вышла на кухню. Женька ползал по полу, среди хрустальных осколков, рискуя пораниться. Увидев Татьяну, он поднялся и с виноватым видом стал объяснять о своих планах поздравить её таким оригинальным способом. Татьяна взяла веник, смела все осколки в одну кучку и осторожно разгребла её пальчиком. В свете люстры среди хрустального мусора засверкали зелёные огни. Женька достал новый фужер, опустил в него подарок, затем открыл шампанское и наполнил сосуд. Татьяна отпила из него и протянула Женьке, который осушил фужер до дна и высыпал серьги на ладонь женщине. Демантоид сверкал всеми цветами радуги и такие же огоньки были в счастливых глазах Тани.
- С днём рождения, родная, - сказал Женька, обнимая её.