Неделя предстояла тяжелая, и Женькина болезнь была совсем некстати.
- В субботу нажрался в кабаке, по морозу раздетый носился, песни орал, дурак, - корил себя Рыбаков. Всё тело ломало, трещала голова, но самое обидное – не было голоса. А он, голос, был очень нужен особенно на этой неделе. Предстоял серьёзный финансовый отчёт и теперь вся надежда была на главного бухгалтера Михаила Михайловича. Старик жил здесь же в посёлке. Много лет назад он освободился из колонии, куда угодил вскоре после ВОВ по какой-то политической статье. Его разыскал отец Рыбакова и предложил работу. Несмотря на то, что Михаилу Михайловичу было уже за семьдесят, и он давно был на пенсии, старик поддался на уговоры и согласился. Предприятие небольшое, недалеко от дома, в подчинении всего два человека, можно и поработать. Отец рассказал, что бухгалтер – фронтовик. Два месяца был в немецком плену, бежал и продолжал воевать. Никаким проверкам почему-то не подвергался, как–то упустил его из виду СМЕРШ. Вспомнили о нём после войны и пришлось «сидеть». Отец не пытался выяснить всю подноготную судьбы бухгалтера и довольствовался тем, что рассказал ему сам Михаил Михайлович. После лагеря остался на Севере, жил в посёлке вместе с семьёй. Его реабилитировали, судимость сняли, сказали, что ошиблись. Работал главным бухгалтером в леспромхозе, а когда пришли лихие годы перестройки и предприятие развалилось, жил на свою небольшую пенсию. Выручал огород, рыбалка и охота. Отец подружился с Михаилом Михайловичем, хотя разница в возрасте у них была существенной. Бухгалтер был старше Александра Александровича на десять лет. Оба были фронтовиками, воевали от первого до последнего дня войны.
Рыбаков с трудом поднялся по звонку будильника. У дивана, на котором он уснул одетым, на полу валялись коробочки с лекарствами, которые ему дала с собой Татьяна.
- В аптеку бегала, - вспоминал он. – Дома ни одной таблетки не нашла, сапожник без сапог, - горестно вздохнул Женька. Вспомнил, что была ещё бумажка, на которой своим аккуратным, красивым почерком (а ещё врач), подробно написала, когда и как принимать таблетки. Бумажки не было, потерял. Вчера Женька чувствовал, что заболевает. Это видела и Татьяна, но все свои рекомендации по лечению, она начинала со слова «если», поднимется температура, заболит голова и т. д. Ночью, по возвращении домой, как и предполагала обожаемый доктор, всё и началось. Рыбаков поднял лекарства с пола и сунул под подушку. Выпил чаю, чуть тёпленького, (от горячего болело горло) и всё равно покрылся испариной. Переоделся.
На улице темень, глаз выколи, посветлеет только к обеду. Туман густой, значит мороз крепкий. Тёплый свитер, полушубок, штаны как у полярника, унты, лисью шапку и меховые рукавицы – всё пришлось напялить. В голове крутилось Бунинское:
В молодые годы
Не отставай от моды,
Но, следуя за модой,
Себя не изуродуй.
- Одет по самой последней поселковой моде, - хмыкнул Рыбаков, взглянув на себя в зеркало и отправился на работу.
В густом тумане редкие прохожие напоминали привидения. Добрался до деревянного барака на окраине посёлка. Это контора его предприятия, по–современному – офис. Заглянул в бухгалтерию. Михаил Михайлович уже на месте, копается в бумагах. Кивнул Рыбакову, приветствуя, руки заняты. Прошёл в свой кабинет, небольшую комнату с письменным столом, самодельным шкафом, забитым книгами, и множеством стульев, на которые вечно натыкаешься. Небольшое окно с решёткой и шторкой ядовитого жёлтого цвета. Разделся, повесил полушубок на вешалку у двери, а шапку водрузил на полку что над вешалкой.
- Сейчас падать начнёт, - раздражённо подумал Рыбаков, с ненавистью глядя на свою огромную шапку. Она, конечно, сразу упала. Наклонился, чтобы поднять, и почувствовал, как закружилась голова.
- В обморок как баба не свалиться бы, - запаниковал Женька. Печка жарко натоплена, а ему холодно. – Температура, наверное, высокая. Нужно было, как приказала Татьяна, градусник поставить и таблетку принять, если что, - размышлял он.
Зашёл бухгалтер, внимательно посмотрел на Рыбакова и спросил:
- Вы больны?
С утра, как всегда, все вежливые и на «вы», потом – как пойдёт. Женька кивнул, пальцем показал на горло и скрестил руки перед собой, что означало «не могу говорить».
- Понятно, - в ответ кивнул старик и стал говорить громко, как будто перед ним глухой.
- Я всё подготовил для отчёта. Вам требуется только расписаться вот здесь, здесь и здесь, - кричал бухгалтер, тыкая пальцем в бумаги, которые принёс с собой.
Рыбаков послушно поставил подписи в указанных местах и сел за стол. Жестами попросил Михаила Михайловича, которого за глаза для краткости звали Мих Мих, позвать к нему инженера. Тот явился незамедлительно, коротко отчитался о положении на предприятии. Внимательно посмотрев на хозяина, всё понял и предложил Евгению Александровичу идти домой и лечиться. Они все вместе справятся. Инженер ровесник Рыбакову. Умный, образованный мужчина. Сначала Женька удивлялся, что инженер с его достоинствами живёт и работает в этой глуши. Однако, пожив в глубинке несколько лет понял, что ошибался, думая, что всё лучшее в столице. Сначала, узнав, что «хозяин» из Москвы, Сергей Петрович (инженер) относился к Женьке с подозрением. Однажды, как бы в воздух, но так, чтобы Рыбаков слышал, выдал афоризм: «москвич – это национальность». Конечно, Женька обиделся, но со временем все недопонимания были преодолены, и молодые люди даже подружились.
Рыбаков опять натянул шапку, полушубок и закрыв кабинет на ключ, вывалился в узкий коридор, где чуть не столкнулся с женщиной, буквально летевшей к своему кабинету. Опаздывала. Несмотря на мороз, она была в короткой норковой шубке, такого же цвета норковой шапочке, высоких сапогах и перчатках. Пушистый шарф закрывал половину лица. На ресницах, покрытых тушью, иней. Застывшие и накрашенные губы едва шевелились, и Женька услышал искажённое морозом приветствие от Светланы Борисовны – технолога.
- Красота требует жертв, - про себя прокомментировал он облик сотрудницы и представил, каким чучелом выглядел в глазах этой совсем молодой женщины. Он почувствовал себя глубоким стариком и, кивнув в ответ на приветствие, побрёл домой.
- Я старомоден,
Вот расплата
За то, что модным
Был когда-то. – бормотал он по дороге, пытаясь сквозь жар, вспомнить откуда это четверостишие. – Маршак Самуил Яковлевич, - только и припомнил. – Да уж модным был, это точно, - вспоминал он банкет и себя с дурацкой бабочкой на рубахе в клетку. – Охламон! Правильно Марковна обзывается, - каялся он.
Дома топились печи. Альбина сидела на кухне перед телевизором с большим бокалом чая в руках. На столе перед ней стоял телефонный аппарат, который благодаря длинному проводу можно было носить по всему дому. Рядом на тарелочке лежали баранки и кусочки сахара. Женщина была в спортивных штанах и толстом свитере. Увидев Женьку, она удивилась. Сегодня рабочий день и хозяин должен быть на своём предприятии. Рыбаков разделся, и с угрюмым видом молча прошёл в комнату мимо озадаченной Марковны.
- Что это с ним? – удивилась женщина. Обычно разговорчивый и острый на язык, он не мог пройти мимо, не сказав какой-нибудь колкости. Не спроста! Марковна на цыпочках подошла к двери в комнату и заглянула в неё. Хозяин лежал одетый на диване и смотрел в потолок.
- Эй, Жека, - потрепала она его по плечу, подойдя к дивану. Рыбаков посмотрел на женщину отсутствующим взглядом, показал на горло и скрестил руки на груди.
- Помирать собрался, - с ужасом подумала Альбина.
Как-то зловеще зазвонил телефон, и Марковна бросилась на кухню. Звонила Катерина – подруга.
- Твой-то, дома? – спросила она таинственно. – Молчит? Альбина подтвердила, что её хозяин пока не произнёс ни одного слова.
- И не жди, замолчал, видно навсегда, - торопилась выложить подруга свежие сплетни. – Обет он на себя наложил. Обет молчания, мы с бабами так рассудили, - трещала Катерина. – Его на днях у монаха этого, как его, отца Степана видели. Вот он твоего буржуя и заколдовал.
- Свят, свят, свят, - пробормотала Марковна и перекрестилась.
* * *
Отец Стефан появился в посёлке недавно. Его благословили на время покинуть монастырь, где он подвизался несколько лет, чтобы ухаживать за больной матерью. Он рано уехал из дома, поступив в медицинское училище в столице республики. После окончания училища по распределению работал фельдшером в отдалённом северном посёлке. С работой справлялся, она ему даже нравилась, но хотелось чего-то большего чем измерять давление и делать магнезию старухам, которые только и оставались в умирающем селе. Однажды он попал в церковь на Богослужение в столице, куда приехал по своим медицинским делам. Церковная служба произвела на него большое впечатление. Вскоре он крестился и стал часто появляться на Богослужениях, с большими трудностями добираясь из своей деревни до столицы. Это было время, когда по всей стране стали открываться монастыри и приходские церкви. Посещать Богослужения стало модным и по телевизору часто показывали, как первое лицо государства стоял в церкви с большой свечой в руках.
- Как со стаканом, - потешались ехидные старушки, не веря в преображение партийного функционера и алкаша, за которым в церковном народе закрепилось прозвище - Подсвечник. Церкви открывали, а фельдшерско-акушерские пункты и другие социальные объекты, особенно на периферии, закрывали. Закрыли и медпункт, в котором работал отец Стефан, в то время ещё Степан Николаевич. Это известие юноша воспринял с радостью потому, что теперь перед ним открывался совершенно другой путь, о котором он мечтал последнее время. Он поехал в знаменитый Ульяновский монастырь, где сначала просто трудился, потом подвизался как послушник, а через два года его постригли в монахи с именем Стефан.
Из дома стали приходить тревожные вести о том, что тяжело заболела мать и он вынужден был отправиться к ней исполнять свой сыновий долг. Для родного посёлка, куда прибыл отец Стефан, появление молчаливого монаха в чёрной одежде, было событием. Отец Стефан вёл уединённый образ жизни, практически ни с кем не общался, но молодёжь посёлка, особенно его одноклассники и друзья детства, стали собираться вокруг него. Вскоре, образовался своего рода кружок. Собравшиеся гости обычно ютились в домике, собственноручно переделанным отцом Стефаном из сарая во дворе материнской избы. Здесь он ночевал и молился. Стены небольшого помещения были увешаны бумажными иконами, которые хозяин вырезал из церковных календарей и освещал в городском храме, куда часто ездил на старом «жигуле», оставшемся от отца. На «посиделках» отец Стефан рассказывал о Боге, Евангелии, святых, особенно о тех, кто прославил их Северный край. Молодой человек не блистал ни красноречием, ни образованием, но искренняя вера и убеждённость в том, о чём он говорил, привлекала к нему людей. Некоторые стали даже подражать своему наставнику: переоделись во всё чёрное, приобрели церковные книги, стали молиться и даже ездить в город на Богослужения. Многие под его влиянием крестились. Большинство же жителей посёлка считали отца Стефана сектантом, или даже колдуном, а его последователей «чокнутыми». Ходили слухи, что монах заставляет всех принимать какие-нибудь обеты. Например, не жениться, зарплату отдавать на нужды церкви, не стричься, не бриться, и вообще не мыться. Конечно, это было неправдой, а домыслы рождались после просмотра «телевизора», где часто показывали всяких колдунов, сектантов и магов, которых развелось в стране несметное количество.
Действительно, Рыбаков недавно заходил к отцу Стефану, чтобы попросить его освятить производственный цех и другие помещения. Оказалось, что это отцу Стефану «не по чину», он просто монах, а не священник. От бдительных и вездесущих женщин посёлка этот факт не утаился, и они стали предполагать к чему бы это.
* * *
- Так вот в чём дело! – ужаснулась Марковна. Она бросила трубку, быстро оделась и помчалась домой. На комоде в спальне стоял стеклянный пузырёк из-под кетчупа. На этикетке, сообщавшей, что в бутылочке шашлычный соус, шариковой ручкой были написаны две крупные буквы «С» и «В» (святая вода). Этот пузырёк Марковне привезла из города дочь Нина, которая стала иногда ходить в церковь.
Имя дочери дал покойный муж в честь своей матери. Альбина же хотела для девочки красивое и необычное имя. Во время беременности Марковну перевели из леса на лёгкий труд в контору, где среди прочих работал бывший «политический» зэк, старик из Питера. Он часто получал письма от жены, которую звали Стелла. Старик говорил, что в переводе это слово означает звезда и это полностью соответствовало облику его супруги, которая была актрисой театра. Это необычное имя покорило сердце Марковны. Она мечтала, что, если родится дочь, назовёт её звездой – Стеллой. Альбина долго сожалела, что по требованию строгого мужа остановились на таком простецком имени - Нина. Ну хотя бы Нинель назвали, а то просто – Нина, а этих Нин в посёлке пруд пруди.
Досада продолжалась пока в районе не началось освоение газового месторождения. У придорожного кафе на повороте к посёлку газовиков поставили железобетонную вертикальную махину с изображением факела, который держал в руках мужик в рабочем комбинезоне. Этот указатель все стали называть стелой, и Марковна смирилась с простым именем дочери.
Вручая матери пузырёк, Нина пояснила, что святая вода помогает от колдовства, сглаза и всякой порчи. Это как раз то, что надо. Альбина быстро вернулась к хозяину и, не раздеваясь, забежала к нему в комнату. Женька спал на диване в той же позе. Марковна трясущимися руками налила целую пригоршню воды и брызнула Женьке в лицо. Он открыл глаза, вскочил с дивана и уставился на Альбину. Потом повертел пальцем у виска, осуждающе глядя на Марковну.
- Жека, что с тобой? - заплакала женщина и стала краешком белого, расписного платка вытирать капельки воды с его лица.
Рыбаков отстранил Марковну, которая голосила над ним как над покойником, взял со стола ручку и на полях газеты написал: я заболел, болит горло, не могу говорить. Вечером позвони Татьяне.
- Отживел, слава Богу, - обрадовалась Альбина и стала жестами, будто она тоже была с выключенным звуком, показывать не хочет ли он есть. Потом, спохватившись, спросила:
- Наверное сегодня ничего не ел? А поесть надо! Я мигом! - радостно кричала она с кухни. Прихватила несколько стеклянных банок, маленькую кастрюльку и как вихрь полетела в столовую. Вернувшись, она заварила свежий чай и разложила на журнальном столике перед Женькиным диваном аппетитные пирожки и сырники, которыми славились здешние повара. Женька с удивлением смотрел на всю эту суету. Он сел на диване, поправил подушку, из-под которой высыпались лекарства. Марковна достала из этого вороха коробочку на которой было написано «ацетилсалициловая кислота».
- Температура какая у нас? – суетилась Марковна как возле больного ребёнка и протянула Женьке градусник, который через пять минут показал почти тридцать девять градусов. Альбина потребовала, чтобы хозяин принял аспирин и пугала его тем, что аспирин - кислота, хуже паяльной, вмиг язву в желудке прожжёт, если проглотить его натощак. Убедившись, что Женька послушно съел сырник и попил чаю, протянула ему таблетку. Довольная собой, она укрыла Женьку пледом и стала ждать перед телевизором вечера, чтобы позвонить Татьяне, которая в это время должна вернуться с работы. Татьяна позвонила сама и Марковна, как дежурный офицер штаба доложила главкому обстановку на передовой. Татьяна пообещала завтра приехать и продиктовала Марковне, какие лекарства должен принимать больной.
* * *
После звонка в посёлок, Татьяна расстроилась. Хуже всего, что поговорить с Рыбаковым было невозможно.
- Добегался раздетым по морозу, дурень. Ревность его замучила, - сердилась Татьяна. - Надо же было так орать, что сорвал голос. С другой стороны, пусть помолчит. Такому балаболу как Женька, это полезно, - размышляла она.
На следующий день после общей планёрки Татьяна задержалась в кабинете главного врача и попросила Матильду отпустить её и ЛОР-врача с работы пораньше.
- Пораньше, это когда? – сурово уточнила Надежда Харитоновна.
- В двенадцать часов. Хороший знакомый заболел, надо помочь, – ответила Татьяна Владимировна.
- И кто это, если не секрет? – заулыбалась Матильда.
- Секрет, - отрезала Татьяна.
- Я слышала, у тебя роман с одним из бывших жуликов. Не боишься? – тихо спросила Матильда.
- Не боюсь! – с вызовом ответила Таня и покраснела. - Он порядочный человек, а от тюрьмы и сумы зарекаться, сами понимаете…
- Ладно, не обижайся, - примирительно сказала главный врач. – Я, кстати, его помню. Умный, воспитанный, а самое главное для нас девочек – красивый. Я и отца его помню, хотя прошло много времени, беседовала с ним. Такие люди запоминаются.
- Так можно мне вместе с Алексеем уйти в двенадцать часов? – нетерпеливо спросила Татьяна и, получив утвердительный ответ поспешно вышла из кабинета. Она побежала в хирургию, чтобы уговорить Алексея – ЛОР-врача съездить с ней в посёлок к больному Рыбакову. Лёха обрадовался перспективе смыться с работы на целых три часа раньше и пошёл согласовывать это с Германом Афанасьевичем, начальником отделения. Герман, конечно, согласился помочь Татьяне, - лучшему доктору всех времён и народов, как он не без издевательства частенько характеризовал коллегу.
ЛОР–врач совсем молодой. Он младше Татьяны на целых десять лет и относился к ней как к наставнику, хотя она была терапевтом, а профессия отоларинголога относится к хирургии. Алексей сразу после интернатуры был направлен в больницу для осуждённых в хирургическое отделение, где была свободна ставка ЛОР-врача.
Алексей – красивый, высоченный, кудрявый парень пришёлся в больнице ко двору благодаря весёлому нраву, чувству товарищества, которое необходимо при такой опасной и ответственной работе как работа «за колючкой». Его рост наталкивал на прозвище – Длинный, но в отделении уже был Длинный Олег и за новичком закрепилось погоняло – Молодой, что соответствовало его возрасту и стажу.
Молодой с уважением относился к Татьяне, обращался к ней на «вы» и по имени и отчеству. Он был наслышан об этой уникальной женщине не только как о профессионале, но и как о человеке, готовым пожертвовать даже квартальной премией и личным временем ради своих пациентов. Авторитет Татьяны Владимировны был таким, что как говорили «жулики», даже воры в законе, говорили с ней шёпотом. Когда позволяло время, Алексей часто приходил в «терапию», чтобы поприсутствовать на консилиуме или просто на обходе, которые проводились в отделении. Татьяна была убеждена, что основа медицины – это терапия и часто повторяла юному ЛОР-врачу: хирургом можешь ты не быть, но терапевтом быть обязан.
Захватив с собой всё, что необходимо для осмотра больного, Алексей к назначенному времени вышел из зоны. Вскоре подошла Татьяна Владимировна.
Алексей был северянином. Он родился, закончил школу в этом городе и хорошо знал посёлок, в который ему предстояло ехать. Там были знаменитые грибные места, тоже знакомые Алексею. Разместились в машине и тронулись в путь. Молодой был «продвинутым» во всех отношениях. Машина у него была японская – Мицубиши, подаренная родителями. Он первый среди докторов приобрёл мобильный телефон. Татьяна ничего не понимала в технике, особенно современной, поэтому «мобилу», как выражались её больные, она долго не покупала потому, что не видела никакого смысла в этой игрушке. При входе на территорию больницы телефон нужно было сдать и получить только вечером, когда возвращаешься домой. Позвонить кому-то в город можно было со стационарных телефонов, которые были в штабе и у дежурного офицера, дома телефон тоже имелся. Компьютера и интернета у Тани тоже не было, что Лёха воспринимал как отсталость.
- Какая вы всё-таки старенькая, Татьяна Владимировна, - хамил Алексей, и ждал ответного паса от Татьяны, которая в долгу обычно не оставалась.
- Щас как дам фаустом по гезихте, - серьёзно ответила женщина.
- Я вашего тюремного жаргона, Татьяна Владимировна, не понимаю, - хохотнул Лёшка.
- Это, юноша, - голосом умудрённой жизненным опытом старушки промолвила Таня. - Это язык великого Гёте. А в переводе означает, что, если будешь хамить, получишь кулаком по наглой морде. На дорогу смотри!
Во время путешествия Алексей рассказал, как они с Длинным Олегом развлекались в прошедшие выходные. В повествовании, как в голливудском боевике мелькали виски, драки, погони и обольстительные красавицы. Закончилось всё тем, что ночевать Лёхе пришлось у Длинного в малосемейке. До дома добраться у Молодого не получилось, поэтому жена с ним не разговаривает второй день.
- Олег один, а у тебя семья! Нашёл с кем связаться, - ругала Татьяна коллегу.
- Мне с ним интересно, - оправдывался Молодой. - Мы с Длинным однажды в такой переплёт попали, - решил поделиться ещё одним воспоминанием доктор.
- Я поняла, два дебила – это сила, - прервала Татьяна рассказ.
Она с интересом смотрела по сторонам. Вдоль шоссе заснеженная тайга, снег в лучах застенчивого солнца искрится! Красота! Того гляди мишка из чащи выскочит или Мороз Иванович в роскошной шубе и с посохом появится, а у Молодого вискарь, бабы, и прочие атрибуты мальчишников. Надоело!
- Музыку включи, - попросила Татьяна, но из репродуктора раздался хрип и какое-то бульканье.
- Вот глухомань-то, даже радио не работает, - посетовал Молодой.
* * *
В посёлке Татьяна была впервые. Быстро нашли дом Рыбакова и Татьяна робко постучалась в дверь. На пороге появилась радостная Марковна, вышел и Женька. Он помог раздеться Татьяне, крепко пожал руку Молодому, попытался произнести своё имя при знакомстве, но издал какой-то писк. Марковна в своём белом платке метелицей вилась вокруг долгожданных гостей. Проводила Молодого в комнату, поставила настольную лампу на журнальный столик и Алексей приступил к осмотру пациента. Татьяну хозяйка усадила на кухне и подробно рассказала ей о состоянии больного. С её слов Женьке немного лучше. Температура почти нормальная, появился аппетит.
- Как он меня давеча напугал, - жаловалась она Татьяне. – Катерина сказала, что он обет молчания на себя взял. Ну думаю, косоворотку напялит, бороду отрастит, лапти наденет и пойдёт по посёлку людей пугать. Есть у нас уже такой чудак. А лапти-то Жека как-то примерял. У меня в сарае валяются! Помню, сто лет назад дети откуда-то притащили, хотели в школьный музей отнести. Даже старинную загадку мне загадали: мол, крестов много, а почёта нет. Думала–думала, - Альбина вопросительно посмотрела на Татьяну, (отгадаешь?), но Татьяна отрицательно покачала головой. – Вот и я не догадалась, что это лапти. Марковна говорила без перерыва, потом вдруг осеклась, увидев тревожный взгляд Татьяны.
- Да вы Танечка не волнуйтесь! Что с этим бугаём будет? – пыталась успокоить она женщину. - Здоровый чёрт! А то, что молчит, это к лучшему. Сколько я от него натерпелась! Обзывается! Меня МаркОвной дразнит!
Татьяна с улыбкой слушала все эти сетования на своего любимого и улыбалась.
- Любит без памяти этого охламона, бедненькая, - вздохнула Альбина.
Вскоре появился Молодой, отчитался перед Татьяной за осмотр, сказал, что привёз Рыбакову чудодейственный спрей, после применения которого восстановление голоса произойдёт очень быстро.
- Ой, не пугайте меня, - запричитала Альбина. – Опять собачится будем, а сейчас так хорошо, тихо!
Она стала угощать Молодого чаем, пирожками, рассказывала о жизни в посёлке. Татьяна зашла в комнату, осмотрелась, потрогала изразцы печки, прижалась к ним спиной, потом подошла к дивану и, увидев вырезку из газеты, висевшую в рамочке над Женькиным ложем, сказала тихо:
- Вот так всё начиналось. - Она улыбнулась и присела на диван. Женька молча обнял её и погладил по волосам.
- Какой ты красивый и хороший, когда молчишь, - засмеялась она. – Правду говорят, что молчанье – золото. Золотой ты мой…
Женька смотрел на женщину счастливыми глазами, улыбался.
- Я напишу тебе письмо, - нацарапал он на газете.
- Я буду ждать, - прошептала Татьяна.
Темнело быстро и пора было собираться в обратный путь. Перед отъездом собрались за столом, чаёвничали. Загрузили в машину две трёхлитровые банки Женькиных солёных груздей и поехали.
* * *
Ещё несколько дней Рыбаков лечился дома и наслаждался тишиной. Он помнил о своём обещании написать Татьяне письмо. В голове была одна муть, но было непреодолимое желание сказать ей так много именно сейчас, когда он не мог этого сделать. Вот когда начинаешь ценить слова! Женька достал с полки книгу избранных стихотворений М. Ю Лермонтова и написал любимой:
Без вас хочу сказать вам много,
При вас я слушать вас хочу…
Что ж делать? Речью неискусной
Занять ваш ум мне не дано…
Всё это было бы смешно,
Когда бы не было так грустно.
Сергей Петрович (инженер), который ежедневно навещал Рыбакова, должен был ехать в город и Рыбаков поручил ему опустить письмо в почтовый ящик Татьяниной малосемейки.
Марковна приходила каждый день, прибиралась, ходила в столовую и в магазин за едой, а печи Женька топил сам. Садился на низкую скамеечку и приоткрыв дверцу, молча глядел на пламя. Он вспоминал всю свою жизнь, которая теперь казалась ему такой же непредсказуемой, как огонь, вспыхивающий на поленьях и разгорающийся в завывающее пламя. Какие повороты, зигзаги сделала его судьба! Протащила его через счастливое детство, успех, счастье семейной жизни, к позору следствия и суда. Через изолятор и зону, где ломаются судьбы и грубеют сердца, к встрече с Татьяной, без которой теперь он не представлял своей жизни.
Состояние улучшалось. Спрей, о котором говорил ЛОР, действительно был чудодейственным. Голос возвращался, но Рыбакову говорить уже не хотелось. Ему понравилось это состояние, когда тебе все говорят и выговариваются до конца, а ты молчишь, не прерываешь собеседника и, поэтому узнаёшь о событии гораздо больше чем обычно. Как говорится, поменьше говори, побольше услышишь. Работать всё равно приходилось, только дома. Каждый день приходил Мих Мих, рассказывал о делах на предприятии. Как многие финансисты он был подозрителен до маниакальности. Возможно, это было наследие лагеря, где подвох можно было ожидать где угодно и от кого угодно. Бухгалтер как один из персонажей великого Грибоедова был искренне убеждён, что «умный человек не может быть не плутом», поэтому подозревал многих своих сотрудников в каких-либо махинациях. Рыбаков не разделял взглядов Мих Миха, но полагал, что такая бдительность не помешает.
Впоследствии, анализируя ситуацию, которая с ним приключилась, он уже в который раз убедился, что всё, что ни делается, - всё к лучшему. За время своей болезни и вынужденного молчания он, как ни странно, лучше узнал своих сотрудников. Марковна явилась ему в образе тихой, заботливой сестры, а Татьяне пришлось фактически признаться главному врачу в своей связи с бывшим заключённым, что, конечно, не приветствовалось администрацией, и требовало мужества с её стороны и жертвы ради любви.